– Сын ваш где? – Миша почувствовал, что теряет терпение. – Давно вы его видели?

Тетя Ира прекратила бессвязные выкрики и вытаращилась на Мишу. Взгляд стал обиженным. На этой стадии опьянения тетю Иру, видимо, мотало от вселенской радости до жалости к себе.

– Брезгуешь, значит? Как ходить к нам жрать каждый день на халяву, так это можно! Тетя Ира хорошая была! А теперь, значит, вон как! Тоже мне, хрен с горы.

Миша достал удостоверение и сунул ей под нос.

– Твой сын пропал, – прошипел он, переходя на «ты». – Или отвечаешь на мои вопросы или едешь со мной в участок!

На лице тети Иры отразился страх. Или, скорее, давно усвоенное подобными ей людьми испуганное преклонение перед полицией и власть имущими.

– Ты чего, Миш, – залебезила она. – Я же так, по дружбе. Не чужие же люди. А Илья-то… – Женщина наморщила лоб. – Илья-то с прошлой субботы не был. Он в субботу всегда приходит. Принести чего, помочь… Мать я ему или как?

– Значит, в прошлую субботу был, а в эту нет?

– Так я ж говорю. Паразит такой! Я его, главное, растила…

– То есть с прошлой субботы ты никаких известий о нем не получала и тебя это не встревожило?

«Вмазать бы тебе как следует, жаль, воспитание не позволяет!»

– Почему никаких? Он мне деньги на карточку перевел.

Миша чертыхнулся.

– Когда? Помнишь?

– Так в субботу же! Да чего стряслось-то?

– На работе его потеряли, – думая о том, куда теперь идти, где искать Илью, ответил он.

– Ой, – тетя Ира затряслась мелким, дробным смехом. – Большое дело! Кто хоть раз не загулял?

«Если бы ты немного знала собственного сына, то сообразила бы, что к нему твое умозаключение не относится», – подумал Миша, чувствуя, что злость набухает в груди, как нарыв. Он развернулся, чтобы уйти.

– Мишаня! – торопливо окликнула его тетя Ира и раболепно улыбнулась, демонстрируя почерневшие пеньки зубов. – У тебя нету… По старой памяти…

Миша вытащил бумажник, достал бумажку, сунул в иссохшую протянутую руку, стараясь не коснуться ее, и пошел к лестнице.

– Мешочек, ты… Ты человек! Я всегда говорила. Илья, говорю, вот Мишка – человек! Держись, говорю, Мишки! – неслось вслед.

Получается, в субботу Илья не пошел к матери, но деньги ей перевел. Значит, в субботу точно был жив.

«Разве можно о таком думать?» – разозлился на себя Миша. Конечно же, жив! Не может быть иначе.

Он шел к машине через двор, погруженный в невеселые мысли. Что делать дальше? Где искать Илью? Может, в полицию заявление написать, мелькнуло в голове. Но ведь он сам – полиция. Миша сел в машину, завел двигатель, но так и сидел, барабаня пальцами по рулю, не трогаясь с места.

Телефон ожил и призывно загудел в кармане. Миша полез за ним, взглянул на экран, мазнул по нему пальцем и проорал:

– Илья! Ну, ты даешь! Где тебя носит?

– Миш, это не Илья, – прозвучало в ответ. Голос был женский – мягкий, застенчивый, похожий на детский.

Чак не выносил темноты, даже темные углы в комнате его нервировали. Старался не смотреть туда, но взгляд все равно упрямо возвращался к ним, потому что быть в неведении, когда тебя могут внезапно подкараулить, – это еще хуже, чем увидеть нечто ужасное прямо перед собой.

Комната, где теперь жил Чак, точнее, не комната, а палата, была узкая, длинная, как пенал. Железная дверь, кровать вдоль стены, стол и стул – вот и вся обстановка. Мебель была прикреплена к полу. Окно располагалось высоко, под самым потолком, и было крохотным, забранным решеткой.

Он находился тут один: Иван Игоревич договорился обо всем. Но иногда Чаку казалось, что ему было бы лучше там, где, кроме него, есть еще кто-то – живой, теплый, кого можно взять за руку. Может, тогда призраки оставили бы его в покое.

Свет в палате на ночь не оставляли, и это тревожило сильнее всего. Можно было вынести тесноту, духоту, уколы, жесткое, колючее белье – а вот с темнотой бороться не получалось. Стоило закрыть глаза – она наваливалась сверху. А ночью, когда лежишь с открытыми глазами, тьма оживает, подкарауливает.

Если точнее, не сама темнота, а то, что в ней может обитать. Это раньше Чак думал, что монстры и чудовища – всего лишь персонажи детских сказок и фильмов ужасов. Теперь же, после случившегося, он точно знал, что тьма обитаема. После того, как нечто выбралось из нее, стало жить в их доме, а потом увело на темную сторону мать, Чака было не обмануть.

Когда мама брала его в церковь (это было всего несколько раз, а один, по своей воле, он туда не ходил), Чаку не верилось, что в мире может существовать что-то еще, кроме того, что видели его глаза и слышали уши. Было невозможно поверить, что где-то в вышине есть некое существо, которое наблюдает за тем, как живут на земле люди; которое знает, о чем они думают, что делают, кого любят или ненавидят, чего боятся.

Однако то, что Чак раньше не верил в нечто иное, не отменяло того факта, что оно существовало. И было злобным, жестоким, готовым отобрать у человека и душу, и саму жизнь. Не Бог с церковных икон, но адское создание и вправду наблюдало за людьми, в том числе и за Чаком, Тасей, их мамой, а потом почему-то облюбовало их семью и пришло за ними, чтобы погубить.

Чак был уверен, что виной всему – Происшествие. Именно тогда иное и выбрало Тасю. Чак не знал, чего в ней было такого особенного, что привлекло его, но какая теперь разница?

Его обследовали, признали невменяемым, а теперь лечили. Если Чак жаловался на кошмары и страхи, то ему делали уколы, от которых было сложно думать, потому что мысли становились по-медвежьи неповоротливыми, тягучими, как густой золотистый мед в пол-литровой банке, которая стояла у них на кухне, в шкафчике.

Чак понимал, что, если бы не Иван Игоревич, никто не стал бы долго разбираться. Его бы, скорее всего, судили за убийство сестры и посадили:

– Юрист говорил, ты, как «лицо, достигшее ко времени совершения преступления четырнадцатилетнего возраста», подлежишь уголовной ответственности за убийство, – сказал тренер.

Чак молчал – он вообще долго ничего не говорил. Не мог. Как умолк в ту ночь, так и не произнесил ни слова.

– Но ты не бойся. Я помогу. Я все знаю.

Знал он то, что Чак был не в себе – точнее, ему казалось, что он это знает. У Ивана Игоревича было много знакомых: коллег, учеников – настоящих и бывших, их родителей. Он подключил всех, кого смог, и потому уголовное дело не спустили на тормозах.

То, что Чак не убивал мать, выяснилось быстро. Жильцы дома напротив видели, как она забиралась на подоконник, открывала окно, шагала в ночь. Видели и то, что Чака не было рядом: никто не толкал ее, не тащил к окну – она все сделала сама.