Финн почесывает спину Дав одним пальцем, отчего она взбрыкивает задними ногами с таким видом, словно собирается взлететь, как муха. Финн сообщает:

— Дав говорит, что ей совсем не хочется волочить тележку после того, как ты заставишь ее удирать от морских чудовищ.

— Дав говорит, что ты будешь выглядеть как последний идиот, таща за собой тележку! — парирую я.

Финн рассеянно улыбается, глядя на коробки с посудой.

— Да мне наплевать.

— Это уж точно! — огрызаюсь я.

Мы так и не приходим к соглашению к тому моменту, когда заканчиваем погрузку, но времени у нас уже нет, и потому мы отправляемся в путь; я держу вожжи, Финн тащится сзади. Наша кошка Паффин плетется за нами, и Финн прикрикивает на нее, отчего ее желание составить нам компанию становится только сильнее.

На полпути к городу ветер доносит запах, похожий на вонь гниющего мяса, и мы с Финном переглядываемся. На острове никого не удивить дурными запахами — шторма выносят на берег огромных рыбин, и те гниют на песке, рыбаки в теплые дни выбрасывают успевшую испортиться рыбу, или же вечерами ветер разносит запахи протухшего рыбного рассола, — но то, что мы ощущаем сейчас, не связано с морем. Что-то сдохло и брошено там, где бросать не следовало. Я не хочу останавливаться, но это может быть и человек, поэтому я оставляю Финна возле Дав, а сама карабкаюсь через каменную стену у дороги, туда, откуда доносится вонь.

Ветер дует мне прямо в лицо, — при этом он умудряется проноситься сквозь туман, вместо того чтобы унести сто прочь, — и я вся сжимаюсь, стараясь сохранить тепло, когда обхожу кучу овечьего дерьма. И все это время думаю о том, что лучше было бы отправить Финна искать источник запаха, но он не выносит вида крови, а потому толку от него никакого. Вскоре я нахожу источник — это то, что не слишком давно было овцой. От нее не много осталось, только копыта, короткий хвост и кучка внутренностей, которые и воняют так отчаянно; еще я вижу раздавленную овечью голову с остатками шерсти. Шерсть на затылке овцы покрашена в синий цвет, это метка одного из стад Хэммонда. Впрочем, краску едва можно различить, ведь ни затылка, ни шеи овцы практически нет.

По коже у меня ползут мурашки от страха, хотя я и сомневаюсь, что где-то рядом может находиться кабилл-ушти. Мы все-таки слишком далеко от берега, чтобы сюда забрались водяные лошади.

Я возвращаюсь к Финну и Дав. Они развлекаются: Финн хлопает Дав по верхней губе, а Дав делает вид, что сердится.

Финн вопросительно смотрит на меня, и я отвечаю:

— Овца.

— Так я и знал, — говорит Финн.

— В следующий раз ты уж направь свое ясновидение на пастбище до того, как я полезу в грязь, — сержусь я.

— А ты не спрашивала.

И мы продолжаем путь к Скармауту.

Мы поворачиваем к лавке Дори-Мод; лавка называется «Фатом и сыновья», но почему — я и вообразить не могу, ведь у Дори нет ни мужа, ни сыновей, если уж на то пошло. Она живет с двумя сестрами, и ни одна из сестер не носит имя Фатом, и ни у одной нет сыновей. Дори весь год копит всякую всячину, чтобы все разом продать туристам за октябрь и ноябрь. В детстве я прежде всего обращала внимание на то, что Дори постоянно носит непарные туфли, это делало ее самой экстравагантной особой на всем острове. Теперь же я в первую очередь отмечаю для себя то, что ни у Дори, ни у ее сестер нет фамилий, а это сделало бы ее самой экстравагантной особой где угодно в мире.

Лавка «Фатом и сыновья» расположена на одной из узеньких боковых улочек Скармаута — это окруженная камнем дорожка, ширины которой едва хватает для Дав и ее детской тележки. Ни туман, ни солнце не проникают в этот переулок, и мы дрожим, пока копыта Дав выбивают эхо из стен зданий.

Через несколько домов от лавки, что, впрочем, совсем близко, я вижу стоящего в дверях Джонатана Кэррола, который бросает кусочки печенья шотландской овчарке. Оба брата Кэррол кудрявы и черноволосы, но у одного из них голова, похоже, вместо мозгов заполнена сырым тестом, а у другого такой же ком сырого теста забивает легкие. Однажды мы с мамой по дороге в лавку наткнулись на Брайана, того, который с больными легкими. Он скорчился под причалом, весь дрожа и хватая ртом воздух. Мама сказала ему, чтобы он делал глубокий выдох, прежде чем вдыхать снова, а потом оставила меня наблюдать за ним и пошла купить ему черного кофе. Я очень разозлилась, ведь она обещала мне рогалик с корицей из пекарни Паллсона, а их раскупают очень быстро. Мне стыдно вспоминать, но я тогда сказала Брайану, что если он умрет и я из-за этого не успею купить рогалик, я плюну на его могилу. Правда, не знаю, помнит ли он вообще об этом, поскольку в тот момент был полностью сосредоточен на своем дыхании через сложенные ковшиком у рта руки. Надеюсь, что не помнит, ведь с того времени характер у меня заметно улучшился. Теперь я только подумала бы, что плюну на его могилу, но уж точно не высказала бы этого вслух.

Но вообще-то сейчас не Брайан, а Джонатан бросает печенье собаке. Взглянув на меня, Дав и Финна, он говорит только:

— Привет, пони!

Это только подтверждает, что у него тесто вместо мозгов.

— Начинай разгружаться, — говорю я Финну. — А я пойду спрошу насчет тележки.

Лавка представляет собой узкий темный коридор, тесный, как курятник, и она битком набита всякой ерундой с маленькими белыми ценниками, которые светятся в тусклом помещении, как белые зубы. Здесь всегда пахнет чем-то похожим на сливочное масло, тающее на сковородке, — то есть просто божественно. Я вообще-то не знаю, много ли покупателей приходит в саму лавку, чтобы купить что-нибудь; думаю, в основном все продается в палатке в выходные дни и в то время, когда остров заполнен толпой народа, приехавшего на бега. Так что большую часть года и ценники, и соблазнительный маслянистый аромат просто ни к чему.

И сегодняшний день — не исключение; я делаю глубокий, немножко голодный вдох, открыв дверь. В лавке сестры ссорятся, как всегда. Я едва успеваю перешагнуть порог и углубиться в тусклое, загроможденное помещение, как Дори-Мод сует мне в руки каталог.

— Вот, — говорит она. — Вот это. Ты ведь что-нибудь купишь, да, Пак?

— Сестры зовут меня Пак, а не Кэт, поскольку все три согласны в том, что человека следует звать так, как ему самому хочется, а не просто глупо твердить имя, данное ему при рождении. Я вообще-то не помню, говорила ли им, что мне больше нравится имя Пак, чем Кэт (хотя оба имени — мои), но все равно ничего не имею против.

— Да у нее денег совсем нет, — небрежно бросает Элизабет, стоящая на лестнице в задней части лавки.

Эта лестница ведет на второй этаж, который делят между собой сестры. Я никогда там не бывала, хотя втайне мне хочется туда попасть. Мне кажется, что там сплошь должны быть туфли и кровати. И масло.

Элизабет продолжает:

— Хотя вроде бы ей это подошло.

Я бросаю взгляд на то, что Дори-Мод сунула мне в руки. К моему удивлению, это красочный каталог лавки «Фатом и сыновья». Я открываю его наугад — и вижу элегантную черно-белую иллюстрацию: женщина в свитере ручной вязки, в вязаных перчатках, а на шее у нее красуется одно из тех ожерелий из мелких цветных камешков, которые так любят туристы. Мелкими буквами подробно описан каждый из предметов, а крупная надпись под картинкой гласит: «НЕ УПУСТИ МОМЕНТ! ПОТРАТЬСЯ НА ТО, ЧТО НИКОГДА НЕ ВЫХОДИТ ИЗ МОДЫ!»