Теперь, когда я подобрался ближе к линии прибоя, я вижу, почему девушка держится так храбро. Ее лошадь — обычный островной пони, со шкурой цвета сероватого песка и ногами, черными, как мокрые водоросли-ламинарии. Я вижу по брюху кобылы, что скудная трава Тисби набивает его, но не насыщает.

Я хочу знать, почему девчонка оказалась на моем пляже. И почему никто ничего ей не говорит. Хотя все лошади ее чуют. Уши у них насторожены, шеи выгнуты, губы тянутся в ее сторону. И конечно, среди всех — пегая кобыла, она тихонько ржет, изливая свой голод и свое желание. Мне следовало бы догадаться, что Горри ее не отпустит.

При звуке голоса пегой кобылы мышастая островная лошадка в страхе прижимает уши. Она понимает, что здесь она — просто кусок мяса, и звук, издаваемый пегой водяной лошадью, — это заявка на смерть несчастного пони. Девушка наклоняется и похлопывает мышастую по шее, успокаивая.

Я неохотно отворачиваюсь от них, чтобы заняться своими делами. На губах у меня вкус соли, а ветер догоняет меня, куда бы я ни направился с лошадьми. Сегодня — один из тех дней, когда никому не удается согреться. Я нахожу расселину в утесах, похожую на отметину гигантского топора, и веду в нее кобыл и Корра. Ветер приглушенно завывает в верхней части расселины, как будто там умирает кто-то невидимый. Я черчу на песке круг и плюю в него.

Корр наблюдает за мной. Кобылы смотрят на океан. Я смотрю на девушку.

Мои мысли снова и снова возвращаются к загадке присутствия на пляже этой незнакомки, пока я открываю свою кожаную сумку и достаю сверток из вощеной бумаги, заранее туда уложенный. Я бросаю в круг несколько кусков мяса, но кобылы к нему не прикасаются. Они не сводят глаз с пони и девушки в волнах, эта еда их интересует куда больше.

Повесив сумку на плечо, я возвращаюсь к входу в расселину и скрещиваю руки на груди, ожидая, пока появится брешь в сутолоке лошадей и людей и я снова смогу увидеть пони и девушку. В пони нет ничего особенного, совсем ничегошеньки. У лошадки достаточно красивая голова, она в общем неплохо сложена. И если оценивать ее именно как маленькую лошадку, она прекрасна. Но по сравнению с кабилл-ушти — пустое место.

В девушке тоже вроде бы нет ничего особенного — худощавая, с волосами цвета имбиря, связанными в хвостик. Девушка выглядит совсем не такой испуганной, как ее пони, вот только ей грозит куда большая опасность.

Я слышу, как ржет одна из моих кобыл, и быстро разворачиваюсь, чтобы, открыв сумку, швырнуть в ее сторону горсть соли. Лошадь вскидывает голову, когда несколько крупинок попадают на ее морду; она оскорблена, но ей не больно. Я смотрю ей в глаза достаточно долго для того, чтобы она поняла: у меня найдется и кое-что другое. Эта кобыла гнедая, без единого белого пятнышка где бы то ни было, и это предположительно говорит о ее хорошей скорости, но мне сначала нужно заставить ее проскакать по прямой линии на достаточное расстояние, что бы с этим разобраться.

Я снова поворачиваюсь лицом к океану, и ветер бросает мне в лицо песок — оскорбительно, но не больно. Я слегка улыбаюсь иронии момента и поднимаю воротник. Девушка снова гонит своего пони по воде. Я вынужден одобрить ее тактику: она выбрала то единственное место, где сегодня к ней никто не приблизится. Конечно, девушке следует здесь, на пляже, беспокоиться не только из-за тех кабилл-ушти, которые тренируются на песке, но я вижу, что она и об этом подумала. И очень часто поглядывает на линию воды, следя за ее подъемом. Я и представить не могу, что она способна заметить вышедших на охоту кабилл-ушти — когда они плывут параллельно бурунам, стремительные, темные, под самой поверхностью воды, их практически невозможно увидеть, — но не могу и представить, что мне удастся отвести от нее взгляд.

Где-то совсем недалеко громко стонет какой-то мужчина; либо его ударили копытом, либо укусили, либо он оказался сброшенным с седла. Его голос звучит так, словно он не то возмущен, не то удивлен. Неужели его никто не предупредил, что в этом песке живет боль, зарывшись в него, омывшись нашей кровью?

Я смотрю на руки девушки, держащие поводья, на то, как уверенно сидит она в седле. Она умеет скакать, но на Тисби все это умеют.

— Могу поспорить, ты такого никогда не видел, Шон Кендрик, — звучит рядом со мной хриплый голос Горри.

Я смотрю на него достаточно долго, чтобы удостовериться: при нем все та же пегая кобыла, — потом задерживаю взгляд еще на секунду — пусть он видит: я отметил то, что пегая кобыла все еще при нем. Лишь после этого я снова устремляю взгляд в сторону океана. Прямо перед нами возникает клубок дерущихся лошадей, они рычат и бьют копытами, сцепившись, как бешеные коты. Резко звенят колокольчики. Каждая из водяных лошадей на этом пляже рвется к морю, жаждая охоты, погони…

Я снова смотрю на пегую кобылу. Горри обмотал ее поводья медной проволокой, в чем нет никакого проку, хотя и выглядит впечатляюще.

— Она записалась на бега, — сообщает Горри. Он курит, и сигаретой тычет в сторону девушки у линии прибоя. — Вот на этом пони. Так я слышал.

Его сигарета воняет куда хуже, чем ветер. Девушка собирается скакать на этой лошадке? Значит, через неделю она будет мертва.

Пегая кобыла бьет копытом по песку; я вижу, как она уходит из поля моего зрения, слышу, как она скрипит зубами. Уздечка — это ее проклятие, этот остров — ее тюрьма. От нее все еще пахнет гнилью.

— Не могу продать эту кобылу, вот ведь дела, — говорит Горри. — Что скажешь как знаток?

Я не знаю, что ему ответить. Когда торгуешь чудовищами, всегда рискуешь нарваться на что-нибудь такое, слишком чудовищное, чтобы это переварить.

Колокольчики снова звенят, и я отвожу взгляд от прибоя, пытаясь найти источник звука. Это не мои кобылы; это не пегое чудовище. Это просто какая-то из лошадей в общей мешанине, но в звоне слышится нечто особенно настойчивое, взывающее ко мне. На пляже поет опасность, и ветер бросает ее голос на отвесные белые утесы, рождая эхо. На берегу сегодня слишком много всадников, пытающихся самоутвердиться, подготовиться, заставить своих лошадей бежать как можно быстрее… Они еще не поняли, что не самый быстрый победит в день соревнований.

Всего-то и нужно, что оказаться самым быстрым из тех, кто остался.

Внезапно раздается громкий крик, потом — ужасающее визгливое ржание, и я поворачиваюсь на шум как раз вовремя, чтобы увидеть, как Джимми Блэкуэлл стремительно спрыгивает со спины своего бело-серого жеребца, когда тот бросается в бьющиеся о берег волны. Блэкуэлл едва успевает откатиться с дороги еще двух жутких кобыл. Блэкуэлл достаточно зрел и проворен. Он уже сумел пережить полдюжины Скорпионьих бегов.

— А ты говорил, с моей кобылой будут проблемы! — говорит Горри. И смеется.

Я слушаю, но и наблюдаю при этом. Блэкуэлл все еще уворачивается от взбунтовавшихся кобыл. Это всего лишь мелкая стычка между двумя дикими лошадьми, но у них слишком опасные зубы и копыта… Один из мужчин пытается растащить их, но действует чересчур самоуверенно. Тут же щелкают крупные зубы — и пальцы мужчины исчезают.