Сбоку заорал Егор. Я думал, он уже давно удрал, думал, он прячется где-нибудь под рельсами, или в старой бочке, или в мусорных баках, но он выскочил из темноты с бронзовой человеческой рукой и ударил ею червя. Слизень выпустил меня и снова занялся Егором.

Он разогрелся и теперь двигался гораздо быстрее, ухватил Егора поперек туловища и…

Заморозился. Егор высвободился, упал, вскочил, живой, слегка помятый, крепких челюстей у слизня не оказалось, присоска. Или хавало, жвало, хлюпало, рыло широкое, миножье, снаружи как будто с губами, а внутри еще подкрючья, чтобы не выпускать, проталкивать добычу в безразмерную пасть. Слизень замер, похожий на толстую неопрятную гадюку. Он снова заверещал, и теперь в его крике чувствовалась боль, настоящая.

Это был другой слизень. Крупнее. Гораздо крупнее, он, как и первый, вывесился из-под потолка, прямо над бронзовой фигурой человека с гитарой. Он схватил нашего слизня за хвост, смял и теперь втягивал его внутрь себя, пасть растопырилась почти на полтора метра, крючья жадно двигались, в стороны брызгала желтая дрянь. Наш не пытался сопротивляться, сложил лапы, видимо, старший все-таки впрыснул яд, а может, у этих тварей так положено.

Зато он орал. И орал, верещал, нестерпимо тоскливо, я отметил, что смерти боятся все, погань тоже.

Меня затошнило. Это было поразительно мерзкое зрелище, видимо, краев на самом деле нет, мир удивительно бесконечен, и мерзость бесконечна вместе с ним. Я надеялся на одно — на то, что мир в соответствии с его же законами двойственен и у любой медали есть и оборотная сторона. И если есть вещи, отвратительные до тошноты, то есть и вещи, до удивления прекрасные. Жаль, что я их почти никогда не видел, но они есть, в этом я почти не сомневался.

Не удержался, желудок свернулся, меня стошнило прямо на игольчатую женщину.

Егор смотрел.

Большой слизень втянулся до половины в потолковую нору и до половины же проглотил своего продолжающего пошевеливаться собрата. Вот как оно все устроено. Все жрут друг друга. Не упускают момент, жрут.

Когда все закончится, придется все чистить. Наш мир серьезно поражен, человек не может дышать спокойно, спокойно спать можно только в гробу. Если поверхность как-то очистим, то в подземельях они останутся надолго. Будем выжимать, очищать по метру в глубину, по пяди, поить газом, заливать расплавленным бетоном, взрывать.

Слизень проглотил своего товарища. Завидный желудок. Сожрать такую массу вися вверх ногами — это надо уметь. Нет, от этих тварей надо держаться подальше. Если тут поселились две штуки, вполне могут и восемнадцать обосноваться. Надо уходить, чем скорее, тем лучше.

— Ты видел? — прошептал Егор. — Он его сожрал! Меня тоже едва не стошнило…

— Надо возвращаться. — Я плюнул. — Возвращаться…

Во рту стоял кислый железный привкус, сейчас бы хорошо смолы пожевать или водой прополоскать.

— А если он…

Егор кивнул на потолок.

— Он сыт… наверное… — сказал я. — И нам лучше поспешить, убраться отсюда поскорее.

Убраться поскорее Егор был готов всегда.

Мы вернулись в коридор, ведущий в сторону подземного магазина. Старались держаться стены, для безопасности. Но слизень не нападал, был слишком занят перевариванием обеда. Главное, чтобы аппетит у него не очень разыгрался, пойти этой твари на закуску мне не хотелось.

В коридоре дымилась ванна. Пластик прогорел и теперь вонял не сильно, едва-едва, тяжелым угаром, стелящимся по полу. Я посветил в потолок. Дыра. Относительно небольшая, наверное, человек пролез бы с трудом, а вот протащить его бы, пожалуй, протащили.

— Смотри, — Егор указал пальцем. — По левой стене.

Я направил луч лампы на левую стену.

Узкая дверь, сначала и не приметил. Железная, в мелких круглых дырках, как от пуль. Вход в подсобные помещения, или инструменты здесь хранились, ведра и метлы. На месте замка чернела ржавчина, я оттеснил Егора, пнул бурый нарост, дверь открылась.

Комната была завалена разным. Вещами. Оружием, касками, неясным мусором, обувью, и все это покрывал толстый слой прозрачной желтоватой слизи. На предметах остались следы, глубокие царапины, вмятости и погнутости, шлемы, разрезанные наискосок, винтовки с искривленными стволами, все измочаленное, точно прошедшее через мясорубку.

— Это что…

— Кладовка, — ответил я. — Наверное…

— Может… — Егор брезгливо поморщился. — Может, что-то поищем… Полезное?

— Ты хочешь лезть в это говно? — спросил я.

— Нет, не хочу что-то…

Я тоже не хотел. Отходы.

— Несъедобное, — я плюнул. — Он сюда стаскивал все, что не мог переварить. А теперь его самого переваривают.

— Не надо о еде, ладно? — сказал Егор.

— Это точно, — согласился я. — Точно… Мне кажется, Алисапо нам соскучилась.

Мы поднялись на первый уровень, вернулись к отделу холодильников.

Алиса напевала. Что-то про поездку вдоль моря под негасимыми и сияющими звездами, про закаты, про рассветы, про любовь, которой нет конца.

Протиснулись между холодильниками.

— Ну, что? — спросила Алиса. — Что-то вы долго… Как выход?

— Выход есть.

Сказал я.

— Выход есть… — кивнула Алиса. — Значит, в трубу полезем.

— Значит.

— Ясно. А я думала… А, плевать. Пожрать что нашли?

— Нероговное только…

Егор схватился за живот, прижался лбом к холодильнику. Желудок у него забурлил, но, поскольку мы не ели уже давно, ничего у Егора толком не получилось, так, помаленьку.

— Опять блюет, — сказала Алиса грустно. — Прыщельга, я тебя за едой посылала, а ты мне всю панораму облевал. Разве так можно?

Егор развернул холодильник, скрыл образовавшееся безобразие. Алиса с удовольствием рассмеялась.

— Действуешь по заветам своего учителя, — сказала она. — Как я вас все-таки люблю, бродяги… Прыщельга, это что ты на себя напялил? Зачем столько пуговиц?

Егор засмущался.

— Красиво, — ответил я.

— Красиво будут выглядеть ваши трупы в лучах заката, — зевнула Алиса. — Жаль, что рогов не осталось, все съели сгоряча. Вот к этому пиджаку очень пошли бы рога. Ты мне, Прыщельга, нравишься все больше и больше, очень рада нашему знакомству. Сначала ты явился с рогами, теперь… Теперь я теряюсь, не знаю, что и сказать. Ты поднялся еще на одну ступень. Теперь ты не Прыщельга, воистину, теперь ты Пуговичник. Отныне. Хотя нет, Прыщельга мне больше нравится. Или Блевотчик, а, Рыбинск? Прыщельга лучше, как ты считаешь?

— …И все, значит, было так. Я иду себе иду, со своим верным мазером на плече, все как полагается, все как надо, гуляю, дышу свежим воздухом Востока, наслаждаюсь солнечным днем, одним словом, радуюсь себе жизни и горя не знаю. И вдруг слышу. Такие жалкие-прежалкие крики — спасите, помогите, короче, пискляво-пискляво. Думала сначала, что это лягушки на болоте икру мечут, хотела гранату кинуть. А потом прислушалась — нет, не лягушки, существо человеческое.