– Я…я готова ее принять…только отпустите его.

Кивнула в сторону мужчины, и брови Вахида приподнялись.

– Пожалела своего любовника?

– Н…нет! Человека…ему больно, он…плачет…не надо! Пощадите его!

– Он не человек!

Растягивая каждое слово, говорит Вахид, и меня начинает трясти от сковывающего все мое тело ужаса. Этот взгляд впился в меня и не дает даже вдохнуть.

– Ему больно…

– Конечно, ему больно…

Кончик хлыста поглаживает мою скулу и приподнимает лицо за подбородок.

– Скажи мне правду, и все мучения будут окончены. И его, и твои.

– Это…это правда!

Он ужасающе спокоен и под дикие вопли жертвы ведет кончиком хлыста по моему подбородку, по нижней губе, оттягивая ее вниз, потом по ключицам..ниже..между грудей.

– Роэн стал девочкой моих банахиров. Ему отрежут член и яйца за ненадобностью. Они будут играться с ним, пока им не надоест…но он все еще жив. Но я могу вырезать ему печень и заставить тебя ее съесть на ужин…Мотылек.

Содрогнувшись от ужаса, я вся напряглась, потому что кончик хлыста тронул сосок, и тот мучительно сжался в твердый камушек. Вахид опустил свои невыносимо зеленые глаза на мою грудь, а потом снова посмотрел мне в глаза.

– Я начинаю терять терпение…

Рывок руки, и ошейник снова сдавил мне горло с такой силой, что кажется, я сейчас умру.

– Хватит!

Детский голос заставил его вздрогнуть. Между мной и банахирами, грязно стонущими и матерящимися над скулящим доставщиком, опустилась непроницаемая ширма. Она оказалась со звукоизоляцией, и теперь я не слышала воплей заключенного и похотливого хрюканья его палачей.

– Айше!

Передо мной стояла девочка лет десяти. Полусогнутая, очень бледная с постриженными и свисающими ниже ушей прямыми черными волосами, в длинном платье до колен и тоненькими ножками и ручками.

– Мог не прятать. Я давно не ребенок и знаю, что банахиры всеядны, а у тебя появится новый импас, – скривила она свой красивый рот и приблизилась, хромая, ко мне. Только теперь я заметила на ее спине горб и судорожно глотнула воздух. Девочка обошла меня со всех сторон, потом остановилась напротив и долго смотрела мне в глаза своими ясными зелеными глазами.

– Отпусти ее, брат…она не лжет!

Затем протянула руку и провела пальцем по моему голому плечу. Я охнула от боли, когда ее ноготь вспорол мне кожу, и она поднесла палец с моей кровью к своему рту и жадно его облизала.

– Я хочу забрать ее себе! Она вкусная! И…хорошо пахнет!

Адская злость и едва сдерживаемая ярость. Давно я не испытывал ничего подобного. Словно внутри играют оттенки черного и красного. Эта дрянь могла попасть сюда с помощью любовника. Слова Раиса звучали в голове и били по нервам. Меня редко можно было вывести из равновесия, а сейчас, как по щелчку пальцев, я взвился и не мог успокоиться.

«Ей могли помочь. Кто-то из доставщиков. Возможно, он ее и привел. Возможно, он ее любовник. Кто знает, кому они продались. Вампиры слишком могущественны, чтоб можно было поверить, что все совпадения случайны».

Мне ли не знать, что девственность лишь формальность, и под этой невинной оболочкой может скрываться распутнейшая шлюха. Которая умеет и знает намного больше дефлорированной фригидной святоши. В женском теле достаточно отверстий и возможностей для секса, помимо маленькой дырки во влагалище. Есть рот, есть ложбинка между грудей, есть руки и расселина между ягодицами, углубление за ухом, когда волосы щекочут головку члена, и он трется о косточку за мочкой, ступни, ложбинка под коленом. Да, бл*дь, все тело можно использовать, как инструмент для секса, и при этом сохранить целостность девственной плевы. Я видел невинный взгляд у женщины с десятью детьми и голодный взор подзаборной шлюхи у самой тугой девственницы с нетронутой целкой. Я трахал и тех, и других, и вторые бывали в сотни раз более искушенными. И их плева не являлась символом невинности, а лишь незначительной преградой.

Мне нужно было просмотреть ей в глаза и понять, что там в них спрятано, но вначале я пытал сукиного сына, который ее привез. Того самого, который отбирал эскам не там, где положено, и засветился перед нейтралами или же действовал по науськиванию вампиров. Первым желанием было впиться в нее клыками, и выдирать куски плоти, и любоваться чистейшей, незамутненной болью на ее белоснежном лице. И не будет ничего вкуснее, чем эти эмоции, я в этом более чем уверен. Напитаться ужасом, напитаться паникой и оросить все это ее кровью, невероятно вкусной и пахнущей самым раскаленным соблазном во вселенной. Я готов ее попробовать даже необращенным. Хотя не делал этого более четырехсот лет. Я предпочитал держать зверя до полуночи или до полнолуния, четко разделяя свои сущности и не давая одной брать верх над другой. Но я всегда оставался высшим существом, зверем и осознавал это превосходство с самого рождения.

Пусть пожалеет о своем сговоре с ублюдком, а если он ее касался…ТО ее смерть будет страшной, я буду слушать ее мольбы о пощаде и причинять еще большие страдания. Для нее… я могу выпустить зверя раньше полуночи. В виде огромного исключения. Жалкая эскама, сумевшая разозлить меня и заставить трястись от ярости и от чего-то еще очень тёмного и страшного. Только от одной мысли, что волосатые лапы доставщика трогали это тело, меня скручивало чем-то острым и отвратительно липким, режущим тело острыми иглами. Ничего подобного я никогда не испытывал. Мое ничто, моя вещь дала какому-то убогому притронуться к себе.

Когда ее завели, у меня дернулось сердце и с грохотом застучало снова. Потому что волна ее ужаса была слишком прекрасной, невероятно аппетитной такой, что свело скулы. Увидела меня и…снова эта дрожь, снова этот поплывший взгляд, от которого у меня сжимаются челюсти. Что за гребаная реакция? Какого хрена я не могу ее понять. И…от нее пахнет возбуждением. И это не похотливая течка развратной шлюхи, а какой-то чистый запах плотского вожделения, смешанного с трепетом, как дуновение от крылышек мотылька. И эти крылышки словно касаются меня внутри, они острые, они заточенные, как осколки стекла с неровными краями, и царапают меня до крови. О чем она думает, когда смотрит на меня вот так? Сучка…почему у нее получается пронизать меня всего, как иголками, только одним своим взглядом таких чистых и прозрачных голубых глаз? Как же мне нравится в них отражаться и как зверски хочется вырвать их от понимания, что в них мог отражаться кто-то другой.

Мои челюсти заскрипели, и вдоль позвоночника протянулось ощущение удара огненного хлыста. Насколько она красивая. Соблазнительная, сексуальная до бешеного потока крови в паху, прилившего к члену, едва я увидел эти распущенные до бедер волосы, закрученные мелкими медовыми кольцами, это тело, просвечивающее через тонкую ночнушку, округлая тяжелая грудь, плоский живот и стройные длинные ноги. И я вдруг отчетливо увидел, как вчера, трахая очередную наложницу, я… я, бл*дь, вспоминал эти глаза и эти волосы и буду вспоминать еще.