Раздался треск дерева, изображение снова дернулось. Рыдания усилились. Свет, проникавший сквозь жалюзи, померк, кто-то вошел в комнату.

Что-то большое промелькнуло мимо камеры так быстро, что нельзя было разобрать, что это. Потом тень исчезла, наступила тишина. Прерывистое дыхание, всхлипывания. Тот, кто держал камеру, старался успокоиться, глубоко дышал.

Вдруг изображение стало расплывчатым, в шкафу стало светлее, и перед объективом появилась чья-то огромная фигура. Кто-то громко завыл от ужаса.

Камера упала на пол, покатилась, створки шкафа хлопали, кто-то страшно кричал и хрипел. Хрип сменился пронзительным визгом. Эмма не могла себе представить, что человек способен издавать такие звуки. Ее кожа покрылась мурашками.

Внезапно раздалось какое-то бульканье, стоны оборвались, потом опять возобновились, бесконечные, невыносимые.

Послышался тихий всхлип, и опять наступила тишина.

Все это время камера снимала нижнюю часть шкафа, где стояли коробки с обувью.

— Больше там ничего нет, — сказал Тим. — Я промотал вперед, но там больше ничего…

— Это ужасно…

— Не знаю, что это было, но тут кого-то убили.

— Нужно уносить ноги, — сказала Эмма. — Нам нужна машина. Мы должны немедленно ехать в другую деревню.

— Что это было?

— Не знаю и знать не хочу. Я хочу только одного — уехать отсюда.

Эмма бросила камеру на кровать и вышла на улицу, на свет и свежий воздух. Она долго пыталась оттереть подошвы ботинок о траву, с нее градом катился пот. Тим подошел к ней.

— Пошли, — сказал он, и они двинулись в сторону долины, к дальним строениям.

Заросли становились все гуще, дома встречались все реже.

Тим был начеку, вглядываясь в мелькающие тени, готовый в любой момент открыть огонь.

Они прошли мимо большого дома, который был не похож на другие. К окнам прилеплены скотчем детские рисунки. Школа. Ну конечно, ведь на острове должны быть дети… Эмма покачала головой. Нет, вся деревня не могла быть истреблена, как те несчастные куры. Но собаки!.. Собаки были разорваны на части зубами, длинными, как нож!

— Дом Альфреда за школой, — сказал Тим. — Мы почти пришли. — Вдруг он резко остановился. — Ее там нет! — воскликнул он. — Машины нет!

— У этого Альфреда есть гараж?

Тим покачал головой и вздохнул:

— Ничего не понимаю! Куда они все подевались?! Что здесь, в конце концов, происходит?!

— Тим, не хватало еще, чтобы вы расклеились! Вы уверены, что в Омоа нет другой машины?

— Боюсь, что нет. Их было две или три, и они всегда стояли на улице. Здесь нет ни стоянки, ни гаража…

— Давайте осмотрим все сараи. Если ничего не найдем, пойдем в Ханававе пешком.

— До ночи мы уже не успеем.

— Ну и что? У вас ведь есть фонарь! Как мы можем заблудиться, если на острове только одна дорога?

— Она очень крутая и идет по вершинам утесов. Если опять начнется дождь, нас смоет с высоты в тысячу метров! И потом, не думаю, что нам стоит оставаться ночью на улице. Вы же видели, что было снято на камеру…

— Да, вот поэтому я не хочу оказаться здесь, когда эти психи вернутся.

— Эмма, не хочу показаться вам деревенским дурачком, но… Я не уверен, что это сделали люди.

— Неважно, человек это или животное, но оно убило тут всех!

— Я хочу сказать — возможно, это нечто другое…

— Что?.. Вы думаете, что это… какое-то чудовище, да?

Тим смущенно пожал плечами:

— Я не знаю… Но похоже, что всю деревню жестоко истребили за одну ночь! Вы верите, что люди или животные на это способны?

Эмма кусала губы.

— Не будем больше об этом говорить, — сказала она. — Мы устали, перенесли потрясение, и сейчас нужно думать, что делать дальше. Если мы не можем уехать в Ханававе сейчас, значит, уберемся отсюда завтра рано утром.

— Пойду поищу маленький дом, где мало окон. Мы забаррикадируемся в нем на ночь, — ответил Тим.

— Послушайте, я думаю, не стоит поддаваться панике. Что бы ни произошло в Омоа, похоже, тех, кто это сделал, тут уже нет.

— Я очень надеюсь, что они покинули остров и теперь далеко отсюда, иначе у нас будут проблемы.

— Почему?

Тим указал дробовиком на столб черного дыма, поднимавшийся вверх:

— Потому что ваш костер видно за несколько километров.

В метро Фабьен внимательно изучал номер «Паризьен»,[30]который читал пассажир, сидевший рядом: назревает новый политический скандал, эксклюзивное интервью очередного победителя большой телеигры. А на самом верху страницы, над заголовком, последние данные о землетрясении, обрушившемся на Индонезию. Об этом уже два дня писали все газеты: самое мощное землетрясение, которое когда-либо там случалось. Фабьен рассеянно пробежал глазами заметку, думая о том, насколько циничным стало телевидение: в новостях сначала сообщали об экономических убытках Юго-Восточной Азии и лишь потом о сотнях тысяч пострадавших. Япония и Калифорния с тревогой ожидали «Большого толчка». Сейсмологи всего мира предсказывали, что он уничтожит эти регионы.

Поезд замедлил ход. Фабьен уже почти приехал. Никто не обращал на него внимания: полноватый мужчина тридцати лет, плохо выбрит, короткие волосы, очки в тонкой оправе, кожаная куртка, свитер и шарф, намотанный до самого подбородка. Ничего особенного.

За окном проплыла станция «Сент-Огюстен», двери открылись. Фабьен и еще несколько человек вышли на платформу. Утром в субботу народу было мало. Он предпочитал ездить в будни в часы пик: тогда можно быть совершенно уверенным, что никто тебя не заметит — слежка в водовороте метро просто невозможна.

Свежий воздух на бульваре Осман хлестнул его по лицу, и он слегка втянул голову в плечи. Фабьен не помнил такого холода в октябре с… С какого же года? А снег в Париже? Кажется, он видел его только на картинках и старых открытках. Его родители помнили, какие снежные битвы они устраивали в детстве на Рождество в их южном предместье около Эври. Но Фабьен был из поколения, не знавшего снега. Из поколения пандемий, СПИДа, птичьего гриппа, смертельных разновидностей других прежде относительно безобидных болезней. Он вспоминал бабушку, которая два года назад перед самой смертью сказала ему:

— Бедный ты мой, какую планету мы тебе оставляем…

Фабьен взял ее за руку и улыбнулся:

— Бабушка, я уже вырос и научился принимать и плохое, и хорошее. Мир, который ты знала, для тебя стал воспоминанием, а для меня — историей. Не волнуйся за меня, я вовсе не чувствую себя несчастным. Каждому поколению выпадают свои испытания.