Перед докладом начальству об этом вопиющем факте использования армейского транспорта для перевозки гражданских лиц Крыленко потребовал объяснение у Ширмо-Щербинского, и тот был в ярости.

– Опять дама! Ротмистр! – обрушился он на Корецкого. – Это непростительный поступок для офицера штаба армии!

История с автомобилем и в самом деле вышла скверная. В канцелярию управления снабжения фронта поступило уже немало сигналов о том, что шоферы за деньги возят частных лиц, и там, безусловно, ждали подходящего случая наказать виновных. Кроме этого, Крыленко неоднократно направлял рапорты начальству, в которых оспаривал право отделения иметь в своем распоряжении автомобиль, который, по его мнению, должен быть приписан к его роте.

Корецкому в конце концов все же удалось охладить пыл начальника, представив весьма вескую причину своего поступка: автомобиль, по его словам, оказывается, перевозил близкую родственницу одного из эндековских руководителей, что являлось важной частью работы отделения по укреплению позиций среди польских партийцев.

В конце концов Ширмо-Щербинский махнул рукой и велел ротмистру изложить как можно убедительнее все в рапорте.

Белинского угостили именинным пирогом, специально доставленным в отделение из штаба армии, и он невольно был вовлечен в спор между офицерами по поводу целесообразности наступления в сторону Венгрии.

– Павел Андреевич, – спрашивал у него Новосад, – скажите, пожалуйста, зачем мы лезем в эту карпатскую мясорубку? Неужели у нас нет других способов покончить с австрийцами?

– Наверное, у командования есть для этого основания, – ответил капитан.

– Но мы же можем завязнуть в этих горах и позволить австрийцам собраться с силами, – озабоченно рассуждал прапорщик.

– Очевидно, в Ставке принимают решения с учетом интересов наших союзников и ситуации на Западном фронте, – предположил Белинский.

– Вот именно. Интересы наших союзников и наши обязательства перед ними больше всего и мешают нам достичь собственных целей в этой войне, – с досадой заключил Новосад.

– А какие, сударь, цели, по вашему разумению, имеет Россия в этой войне? – спросил прапорщика Дашевский, который в это время раздумывал над сообщением агента, брат которого служил на заводе «Шкода» и изъявлял желание организовать там взрывы генераторов за «обещанное место в России».

– Ну конечно же это освобождение от унизительного немецкого гнета, который несколько десятилетий тяготеет над Россией, – уверенно заявил прапорщик.

– А как же наша святая миссия освобождения славянства, в том числе подъяремной многострадальной Червонной Руси, откуда мы слышим вековые воздыхания и стоны? – не без иронии спросил Дашевский.

– Одно другому не мешает. Я все же думаю, что нас подвигло на войну признание нашей собственной отсталости и наглая уверенность немцев в своем превосходстве. Посмотрите, какое негодование и презрение в народе ко всему немецкому!

– Жертвовать сотнями тысяч соотечественников на чужих землях, чтобы дать достойный отпор германской наглости? – поднял брови Дашевский.

– А какие же тогда, по вашему мнению, причины нам воевать?

– Ну, одну из них уже упомянули – это наша зависимость от европейского устройства и соответствующих договоров…

– Павел Андреевич, – повернулся Новосад к Белинскому, – а как вы считаете?

Капитан задумчиво посмотрел на молодого товарища. Он старался избегать споров о войне. Его удручало отсутствие единомышленников.

Он свято верил в догмы о защите веры, царя и отечества, усвоенные им в кадетском корпусе и укрепившиеся за годы службы. Но что касается нынешней войны, то разумных причин для России воевать не находил. А для современной Европы решать споры путем взаимного истребления вообще считал безумием. Но с кем бы он ни делился своим мнением – встречал безумную воинственность, остервенелое германофобство и антисемитизм. Шовинистический чад с первых дней войны заполнил все кругом. Даже его близкие друзья и знакомые, которых он уважал за индивидуальные суждения, порой граничащие с опасными революционными крайностями, превратились в фанатичных патриотов.

– Нам, господа, следует меньше рассуждать, – неожиданно послышался голос Корецкого, который наконец закончил рапорт о злополучном автомобиле с дамой и собакой, – а больше уповать на правоту нашего исторического дела, а точнее, на безошибочный инстинкт масс и милость Божию.

– Ну конечно, – с иронией парировал Дашевский, – русский человек во всем видит Бога, без воли которого и волос не упадет с его головы.

– А как же иначе, Владимир Михайлович. – Корецкий встал и начал расхаживать по кабинету. – Такие великие события, как эта война, не могут обойтись без участия божественной силы и высшей справедливости.

– Я с вами согласен, уважаемый Борис Зенонович, лишь в том, что народная религиозная фантазия безгранична в объяснении великих событий.

– А что это за фолиант у вас? – спросил Корецкий, заметив толстую книгу на столе Дашевского.

– Специальный номер венского издания «Reise und Sport – галицийцы», стоимостью целых пять крон, который содержит обширную и весьма ценную для нас информацию о здешнем крае. Рекомендую полюбопытствовать.

Корецкий взял книгу и стал пролистывать ее.

– Вот такую же панораму города вместе с окрестностями, только в виде дубовой модели, мне на днях предложил один из моих агентов, – ткнул он пальцем во вкладку книги. – По его заверениям, модель стоила тридцать тысяч крон, а изготавливалась инженерами по заданию австрийского штаба целых два года. Этот прохвост за указание места ее хранения пожелал, чтобы я оставил шестьсот рублей в конверте при кассе кондитерской Зочека.

– И как вы думаете поступить? – спросил заинтригованный Новосад.

– Я думаю, мой агент и так подарит мне этот макет после того, как полицейский чиновник составил на него протокол по причине продажи папирос дороже цены на этикетке.

На лицах офицеров появились улыбки.

– Интересно, – продолжал листать книгу Корецкий, – во Львове, оказывается, имеется даже своя фабрика по шлифовке бриллиантов.

Слово «бриллианты» мгновенно привлекло внимание поручика Чухно, который занимался составлением финансового отчета отделения за минувший месяц. Список затрат на оперативные нужды заканчивался расходами на чай, сапоги, тридцать бутылок красного вина для нужд штаба, телефон для связи с городами Галиции, шины и покрышки для автомобиля.

Несколько мгновений он исподлобья смотрел на Белинского, прикидывая, стоит ли уделить внимание этой бриллиантовой фабрике. Однако решил не отвлекаться – было уже запланировано более живое дело: заявление владельца бакалейной лавки по Шоссейной в доме Гитштейна-Пинхуса некоего Шпака, который доносил, что в Тарнополе, в магазине «Народной торговли» по улице Третьего Мая, на складе спрятано большое количество полотна, белья, спиртного и других предметов, которые, по его словам, будут полезны русской армии. Владелец магазина еврей Эрлих якобы при вступлении русских войск в Тарнополь скрылся, а магазин закрыл с намерением в будущем передать весь товар австро-германцам.