Но я решился. Для начала я нарисовал в голове картинку, на которой мы с Василисой идём по полю и наслаждаемся общением друг с другом, а где-то высоко над нашими головами парит жабоид в образе филина и ухает: Ух-Ух. Светит солнышко, ветерочек поддувает, на горизонте ни облачка… Красивая получилась картинка, осталось облачить её в правильную форму, и можно выкладывать в соцсеть на суд благодарных френдов.

Однако я никак не мог подобрать к Василисе рифму. Как я не ломал голову, как не напрягал творческие извилины, ничего не получалось. Нужное слово всё время ускользало от меня, вырывалось скользким угрем из мокрых рук. К тому же Водянкин, будь он неладен, выключил телевизор и сказал, зевая:

— Ну всё, хватит ляжки тянуть. Стемнело.

Я свесил голову с полатей и глянул в окно — мрак, только снег немного отсвечивает. Самая пора навестить дедушку Лаюна. Я слез, начал одеваться. Надел шапку, опоясался патронташем, сунул обрез под мышку. Надо придумать для него кобуру, чтоб легче доставать было. Водянкин сходил в сени, вернулся через минуту с новой бутылью самогона.

— На дорожку?

Мы отказались. Старейшина неодобрительно покачал головой, медленно, с наслаждением процедил сквозь зубы чарку — отчего меня передёрнуло — и, вытирая губы, сказал:

— Собрались? Идём.

На улице нас ждала тишина: ни скрипа, ни хрипа, ни кашля. Если днём где-то хлопала калитка, лаяла собака, тарахтел трактор, то теперь даже ветер не подвывал в трубах, и в этой тишине мы двинулись по тропинке вглубь темноты. Первым шёл Водянкин, за ним жабоид, третьим я и замыкающим Горбунок. Жабоид щёлкнул пальцами, и на ладони у него возник светящийся шар. Он выпростался из воздуха сначала малой искрой, а потом вырос до размеров теннисного мяча. Вокруг стало чуточку светлее, по снегу, по лицам побежали лазоревые волны, заколыхались полярным сиянием. Водянкин тот час обернулся и погрозил Дмитрию Анатольевичу кулаком. Свет погас.

Петляя вместе с тропинкой, мы обошли половину деревни и остановились возле глухого тына. Темнота за жердинами казалась ещё более тёмной и зловещей, чем по эту сторону. По правую руку находилась калитка, однако Водянкин проигнорировал её и двинулся влево. Как ни странно, но снег вдоль тына был утоптан, видимо, постарались многочисленные посетители деда Лаюна.

Шагов через сорок Водянкин остановился, похлопал по жердинам и легко развёл их в стороны. Открылся узкий проход, в который жабоид мог пролезть свободно, а я при некотором усилии.

— Всё, дальше я с вами не ходок, — старейшина тронул меня за рукав. — Слышь, Игнатиус… Ты того, сам понимаешь… Если уж по-иному не получится, так пристрели его, что ж теперь поделать.

Я не стал обещать. Мне, конечно, не сложно ещё одного мирянина на себя взять — одним больше, одним меньше. Но не слишком ли быстро я превращаюсь в монстра?

— Ты слабость его обещал назвать, — повернулся к Водянкину жабоид.

— Слабость… Да, есть у него. Как в избу войдёте, в углу возле печки увидите старый веник. Ценный он для Лаюна, подарок от бабушки. Так вы пригрозите в топку его бросить. Но помните, более одной тайны он всё равно не откроет, хоть всю избу сожгите.

Странная слабость — веник — ну да у каждого они свои. Я пожал Водянкину руку и первым сунулся в лаз. Жердины сдавили грудь словно тиски. Затрещали рёбра, от неожиданности и боли я едва не закричал. Водянкин и жабоид дружно начали проталкивать меня внутрь. Стало ещё больнее, я заелозил, выдохнул, и пусть с трудом, но пролез-таки на другую сторону, вернее, вывалился в сугроб. Лицо обожгло холодом, в рот набился снег. Пытаясь вдохнуть, я кое-как поднялся на колени, потянул воздух носом. Что это было? Боль продолжала давить на грудь по-прежнему, но уже понемногу отпускала.

Между жердями проскользнул жабоид и присел возле меня.

— Ты… как? — прохрипел я.

— Да я-то что, нормально, — он действительно выглядел нормально. — Заклятие только на первого действует.

— Какое заклятие?

— Сдерживания. Ну, помнишь Водянкин говорил, что дед Лаюн заклятие наложил? Для охраны периметра чаще всего сдержанность применяют. Ничего, сейчас отдышишься, и дальше пойдём…

Я почувствовал, как где-то внутри помятой грудной клетки закипает гнев, и вместе с ним ко мне стали возвращаться силы.

— Жабоид, ты дебил! — зашипел я на него. — Ты тупой, беспросветный дебил! А знаешь почему?

Он непонимающе замахал ресницами.

— Почему?

— Потому что ты дебил! Вот такой вот парадокс. У меня рёбра поломаны, мне воздуха не хватает. Ты заклятие, скотина, снять не мог?

— Как я его сниму? У меня пятый уровень — пятый, я же предупреждал. А чтобы снять заклятие, нужно иметь тот же уровень, что и само заклятие. А заклятие сдержанности — это четвёртый уровень.

— Поэтому ты меня первым послал?

— Э, нет, ты сам пошёл, я ни слова тебе не сказал.

— Вот именно, что не сказал.

— Ну, кто-то должен был пойти… Отдышался? Вставай, идём дальше, пока дед Лаюн нас не почуял.

Каждый день происходит такая ситуация, когда я хочу набить жабоиду морду. Вот и сейчас она снова произошла. Но каждый раз меня что-нибудь удерживает. Великий Боян, дай терпения дожить до того дня, когда меня ничто удержать не сможет.

Изображая святую невинность, жабоид помог мне подняться и, поддерживая под руку, повёл к выступающим из черноты контурам дома.

Внешне жилище деда Лаюна разительно отличалось от избушки Водянкина. Во-первых, оно было больше. Оно не жалось к земле, всячески стараясь принизить собственную значимость, а наоборот, тянулось вверх. Терем. Теремок. Кто в тебе живёт? Во-вторых, к задней стене примазалась хозяйственная постройка: то ли хлев, то ли курятник — я в этих моментах плохо разбираюсь. В-третьих, — и здесь Водянкин тоже оказался прав — навстречу нам вышли две здоровенные псины из породы кавказских овчарок. На мой взгляд, лучше ещё раз между жердями пролезть, чем оказаться в их зубах. Горбунок в испуге прижался к моим ногам, но жабоид с лёгкой ухмылкой выставил перед собой руку с раскрытой ладонью и сделал круг. Псины зевнули и убрались восвояси.

Разобравшись с охраной, мы подошли к хозяйственной постройке. Я похлопал по крепкому заиндевелому срубу, и услышал в ответ тёплое дыхание, как будто корова вздохнула. Возле ворот лежали клочья пушистого сена. Горбунок прилёг на него. Пусть лежит. Я с самого начала не хотел брать его с собой, мало ли какое непотребство мы с дедом Лаюном творить будем, незачем ему на это смотреть. Ничего плохого не случится, если он здесь побудет.

Возле крыльца мы на мгновенье застопорились. Водянкин предупреждал, что в избу можно смело идти с главного входа, дескать, дед Лаюн посетителей не опасается, потому что доверяет псам и заговору, и на засовы не запирается. Так и случилось. Поднявшись по ступенькам, мы тронули дверь, и она с осторожным скрипом приоткрылась. Я заглянул внутрь: темнее, чем на улице, и запах странный, похожий на квашенную капусту. Я потянул носом. Ничего страшного этот запах в себе не нёс, всего лишь намёк на домашнюю консервацию, но побеспокоиться о безопасности всё же следовало.