Впрочем, не имея более ни нового сюртука, ни новых брюк, я приобрел вдвое больше оснований оставаться дома, и это сказалось на моей работе.

Затем я сказал себе: «Бедняга Алексис думает, что служит мне бесплатно; более чем справедливо удовлетворить его гордость, раз его интересы ущемлены».

Я подчеркнул слово «думает», поскольку надеюсь, дорогие читатели, что вы ни на минуту не предположили, будто Алексис служил мне бесплатно.

Я хотел посмотреть, в чем будет заключаться различие между Алексисом, получающим тридцать франков в месяц, и Алексисом, работающим на меня бесплатно.

Должен воздать ему по справедливости и сказать, что разницы не было никакой.

Но я рассчитывал в определенный момент прибегнуть к напоминанию, говоря бюрократическим языком.

Итак, как вам известно или же неизвестно, 7 декабря 1852 года я отправился в Брюссель.

Алексис поехал со мной.

Я остановился в гостинице «Европа».

Там я мог располагать всеми гостиничными слугами.

Это и погубило Алексиса.

Я знал Брюссель, и город не возбуждал во мне никакого любопытства, так что, едва прибыв на место, я сел за работу.

На Алексис города не знал и пожелал с ним познакомиться.

В результате получилось, что Алексис, которому нечего было делать, занялся сравнительным изучением французского, бельгийского и креольского языков.

В самый разгар его учебных занятий мне пришла в голову мысль снять и обставить небольшой домик, вместо того чтобы оставаться в гостинице.

Я снял и обставил небольшой домик.

Однако случилось так, что, когда я въехал в маленький только что снятый мною домик, Алексиса охватила такая потребность продолжать свои занятия, что он уходил в восемь часов утра, возвращался в одиннадцать позавтракать, снова уходил в полдень, возвращался в шесть часов, снова уходил в семь и возвращался в полночь.

Так что однажды, дождавшись его в один из этих приходов, я сказал ему:

— Алексис, я хочу сообщить тебе одну новость, которая доставит тебе удовольствие: мальчик мой, я только что нанял слугу для нас с тобой. Только не бери его с собой, когда уходишь из дома.

Алексис совершенно беззлобно взглянул на меня своими большими глазами.

— Я вижу, что вы меня прогоняете, — сказал он.

— Заметь, Алексис, я ничего подобного не говорил.

— В самом деле, я признаюсь кое в чем…

— В чем же, Алексис?

— Признаю: я не то, что вам нужно, сударь.

— Раз ты сам признаешь это, Алексис, я слишком добрый хозяин, чтобы уличать тебя во лжи.

— И к тому же я принял решение.

— Это уже много — принять решение.

— Мое призвание, сударь, только в том, чтобы быть солдатом!

— Я отвечу тебе, как Луи Филипп сказал господину Дюпену: «Я думал об этом так же, как вы, сударь мой; только я не осмеливался вам об этом сказать».

— Когда вы пожелаете, чтобы я уехал?

— Назначь сам день твоего отъезда, Алексис.

— Как только вы дадите мне денег на дорогу.

— Вот тебе пятьдесят франков.

— Сколько стоит доехать до Парижа, сударь?

— Двадцать пять франков, Алексис, поскольку я предполагаю, что ты не поедешь первым классом.

— О, конечно же, нет!.. Значит, у меня останется двадцать пять франков!

— У тебя останется намного больше, Алексис.

— Сколько же у меня останется?

— У тебя останется четыреста пятьдесят франков, плюс двадцать пять франков, всего четыреста семьдесят пять франков.

— Я не понимаю, сударь.

— Ты служишь у меня пятнадцать месяцев; пятнадцать месяцев по тридцать франков как раз составят четыреста пятьдесят франков.

— Но, — возразил Алексис, покраснев под своим слоем сажи, — я думал, что служу у вас бесплатно.

— Ну, так ты ошибался, Алексис. Это был способ устроить для тебя сберегательную кассу; если ты захочешь быть умеренным и купишь ренту на свои четыреста семьдесят пять франков, ты получишь двадцать три франка семьдесят пять сантимов дохода.

— И вы дадите мне четыреста семьдесят пять франков?

— Конечно.

— Это невозможно.

— Как невозможно, Алексис?

— Нет, сударь; потому что, в конце концов, если вы не должны были бы мне, даже если бы я хорошо служил вам, вы не можете дать четыреста семьдесят пять франков за плохую работу.

— И все же это так, Алексис. Только предупреждаю тебя, что в Бельгии очень суровые законы и, если ты откажешься, я могу тебя заставить.

— Я не хотел бы судиться с вами, разумеется; я знаю, что вы не любите процессов.

— Тогда иди на уступки, Алексис: возьми свои четыреста семьдесят пять франков.

— Я хотел бы предложить вам, сударь, одно соглашение.

— Какое именно? Ну-ну, Алексис, я только и хочу прийти к согласию между нами.

— Если вы сразу дадите мне четыреста семьдесят пять франков, я сразу их потрачу.

— Это возможно.

— В то время как если вы, напротив, будете так добры и разрешите мне получать пятьдесят франков в месяц у вашего издателя, господина Кадо…

— Хорошо, Алексис.

— … я смогу прожить восемь месяцев не хуже принца, а на девятый месяц у меня останется семьдесят пять франков, и с ними я поступлю на военную службу.

— Черт возьми! Алексис, я и не знал, что ты так силен в политической экономии.

Я дал Алексису двадцать пять франков наличными на дорогу и перевод платежа на Кадо.

После этого он попросил моего благословения и отбыл в Париж.

В течение восьми месяцев на бульварах только и видно было, что Алексиса; он был известен под именем Черного принца.

Затем, на девятый месяц, он, как и решил, поступил на военную службу.

Поспешим сказать, что на этот раз Алексис обнаружил свое подлинное призвание, на что указывает следующее письмо, полученное мною через два года после его отъезда:

«Господин и дорогой хозяин!

Настоящим письмом прежде всего хочу осведомиться о Вашем здоровье и затем сказать Вам, что я как нельзя более доволен. Я сделал большие успехи в фехтовании и только что стал помощником учителя фехтования. Хозяин не знает, что, когда достигаешь этого звания, обычно угощают своих товарищей.

Я знаю хозяина и ничего ему не говорю, кроме этого: обычно угощают своих товарищей.