– М-да, ты сюда прекрасно впишешься, – входя в церковь, сказала она.

После занятий Ван Ыок убирала зону, где играли маленькие дети. Ей нравилась эта рутина: поставить карандаши в стаканы, сложить неиспользованные листы бумаги, закрыть крышки контейнеров с глиной, убрать книги в специальные ящики и убедиться, что на матах, где детишки валялись и читали, не осталось ничего липкого.

Обычно это не занимало у нее много времени, но сегодня Ван Ыок решила задержаться, надеясь, что, когда она соберется домой, Билли уже давно здесь не будет. Она даже побрызгала чистящим средством на столы и вытерла их (хотя это не входило в круг ее обязанностей), потом взяла сумку, попрощалась с Сереной, церковным смотрителем, которая закрывала за ними двери, и вышла в жаркий вечер.

Ох, ну здорово! На качелях сидел Билли и что-то печатал в телефоне. Услышав звук открывающейся двери, он поднял глаза, встал и начал расстегивать замок на велосипеде. Ван Ыок продолжала идти.

– Подожди, я провожу тебя до дома.

– Я сама в состоянии дойти.

Но от него не так-то просто было отделаться. Билли шел в ногу с ней, катил рядом велосипед и не обращал внимания на периодическое жужжание своего телефона.

– В какую сторону мы идем?

– Я живу в пяти минутах ходьбы отсюда, так что, правда…

– А ты там здорово управлялась, – сказал он. – Знаешь каждого ребенка. Как долго ты уже работаешь?

– Всего лишь с прошлого года. – Несмотря на то, что она последовала совету Джесс и позволила Билли увидеть ее в естественной среде, он все равно так в действительности не понял, какая она. Пришло время перейти к решительным мерам. Может, так ей удастся отделаться от него. – А до этого я сама ходила туда на занятия. Каждую неделю, с тех пор, как мне исполнилось пять. Мои родители почти не говорят по-английски. Мы живем в муниципальной квартире, как большинство ребят, которые ходят в клуб. Наставники типа тебя возвращаются домой в Турак[16]. Ученики, а когда-то и я, идут в свои квартиры.

Билли смотрит на нее.

– Круто. Теперь я хотя бы знаю, что двигаюсь в верном направлении.

Что? Он даже бровью не повел. Он уже знал? Она украдкой посмотрела на него. Он с совершенно беззаботным видом шел рядом с ней. Телефон снова зажужжал. Он вытащил его из кармана, посмотрел на экран и вздохнул:

– Ты собираешься сегодня к Тифф?

– А? Нет. Мы не дружим.

– Ясно. Я вот тоже не хочу идти. Но только это вечеринка по случаю дня рождения. Значит, мне лучшей пойти. Наверное. Но зачем? Зачем я должен все это делать?

– Потому что она твой друг?

– Да, но не совсем. И мне вставать в пять утра.

– Ну так, может, тебе уже пора домой?

Он как будто приклеился к ней и не понимал намеков.

Билли улыбнулся.

– Но пока это лучшее, что со мной произошло за весь день.

– Наверное, у тебя был очень скучный день.

– А мы можем пойти к тебе?

Ван Ыок посмотрела на него. Не похоже, чтобы он шутил.

– Нет. Не можем. Моя мама плохо себя чувствует.

– О, прости. А что с ней?

– Она… Не уверена, что ей понравится, если я расскажу тебе.

– Нет, все нормально. Извини. Надеюсь, скоро ей станет лучше.

Они были уже у ворот, ведущих к жилому комплексу.

– Ну ладно, пока, – произнесла Ван Ыок.

– Увидимся в понедельник, – ответил Билли.

Тут подошел Мэтью в своем вечном французском – настоящем французском, как он любил подчеркивать, словно этот факт был кому-то интересен, – берете, насвистывая мимо нот какую-то мелодию, и поприветствовал Ван Ыок фамильярным «Йоу!». Билли с явным выражением огорчения на лице покатил свой велосипед прочь.

* * *

Джесс с угрюмым видом разломила плитку шоколада с начинкой из рахат-лукума, личное «мяу» из кондитерского магазина.

– Билли. Ха! Высокомерный, эгоцентричный козел, – сказала она. – Ходил с таким видом, как будто это место принадлежит ему. И это в первый же день!

– Это его типичное поведение.

– Что ж, я не пойму, почему он твой «мяу». – Джесс съедает кусочек шоколадки. – Правда, внешность у него как у модели.

– Ага.

– И он такой рельефный! Наверное, только и делает, что качается.

– Он загребной в первой восьмерке.

– И что?

– А то, что если он не учится, то тренируется. Это ведущая позиция в лучшей школьной команде по гребле…

– Ну да.

– Которую он сохранил и в одиннадцатом классе – так что он стал королем гребли на год раньше, чем ты могла предположить.

– Значит, он может очень быстро грести? Подумаешь! Все равно он недостаточно хорош для тебя.

– Что ты думаешь? В смысле, ты поняла, что он обо мне думает?

– Он безумно в тебя влюблен, дурочка. Ты завоевала сердце одного очень горячего придурка.

Нахмурившись, чтобы спрятать свою уже начавшую раздражать эйфорию, Ван Ыок нажала кнопку на пульте, включив очередное пятничное кино, «Бестолковые», – они не смотрели этот фильм с прошлого года.

– Сурово, – сказала она.

– И вполовину не так сурово, как он заслуживает. Серьезно, если вы начнете встречаться, мы перестанем быть подругами.

– Наша дружба в безопасности.

Ван Ыок взяла кусочек шоколадки, которая вызывала в ней мысли о Нарнии, волшебстве и маленьких стеклянных колбочках.

Субботнее утро началось с долгой пробежки вдоль берега реки.

Потом душ (и обязательно подсушить волосы).

Пятьдесят минут занятий с гобоем. Фу! И все равно вырвалась пара звуков, похожих на кряканье уток. Округли звук. Округли звук. Ее новая трость[17] была все еще слишком жесткой – нужно было чуть-чуть разработать ее. Она помассажировала мышцы лица костяшками пальцев, прижимая их к зубам.

Потом была попытка написать введение к журналу по искусству. Что это значит? Что это значит для меня? Она написала о сцене из «Красоты по-американски», где соседский парень снимает на камеру, как ветер подбрасывает в воздухе белый полиэтиленовый пакет. В этой мелочи из обыденной жизни отражается красота балета. Хрупкость. Уязвимость. Хм. Это казалось какой-то галиматьей, но, наверное, должно было сработать, учитывая требование сохранять баланс между легкомысленным и серьезным. Журнал стал местом, где можно было все. И было здорово иметь такое место – место, где не было правильного и неправильного. Что это значит для меня?