Но это была неправда.

Она беспокойно завертелась, чувствуя, как тело покрывается испариной, а одежда словно бы тает. Исчезает одеяло, белесым маревом стекая на пол. Обнажая ее перед настырным, без стыда и совести наблюдателем.

Гален раздевал ее взглядом.

Мишель подскочила на постели, глотнула ртом воздух, которого вдруг стало мало. Кислорода катастрофически не хватало. И утренней прохлады, что сумела бы потушить пламя румянца на щеках.

От пристального жадного внимания Донегана становилось жарко. Невыносимо душно. Но вместо того чтобы скинуть одеяло, она натянула его до самого подбородка.

– Что ты здесь делаешь? – Голос прозвучал болезненно-хрипло, и в первое мгновение Мишель даже не поняла, что это она что-то произнесла.

– Ты совсем другая во сне. Такая трогательно беззащитная. Не всякой девушке удается сочетать в себе невинность с порочной соблазнительностью.

Несмотря на то что солнце было высоко в небе и щедро освещало комнату, превратившуюся для Мишель в ненавистную клетку, вокруг Галена, казалось, сгущалась тьма.

Тьма таилась и в его взгляде, полном неудовлетворенного желания.

Неудовлетворенного пока. Мишель вздрогнула и с силой, на какую только была способна, вцепилась в одеяло.

– Ты теперь все время будешь здесь торчать и пялиться на меня?! – Если два дня назад, проснувшись и увидев Галена, она почувствовала дурманяще-сладкий вкус радости – от осознания, что он рядом, то теперь на губах горчило от страха.

Гален расслабленно откинулся на спинку стула.

– Разве мог я отказать себе в удовольствии провести с тобой какое-то время? Хоть, признаюсь, удовольствие это несколько сомнительное. Я бы даже сказал, изощренное. Смотреть и не иметь возможности прикоснуться. К твоей коже. Твоим губам.

Донеган потянулся, сцепив за головой пальцы. Плавно поднялся на ноги, словно хищник перед атакой, и Мишель вся внутренне напряглась.

– Нет, возможность у меня, конечно, есть. Но мне бы все же не хотелось принуждать тебя силой.

– А сейчас ты чем занимаешься? – прошипела пленница, мечтая стать кошкой и расцарапать ухмыляющуюся, самодовольную физиономию наследника Блэкстоуна. – Насильно удерживаешь меня в этом доме!

Мишель подалась вперед, представляя, как будут смотреться следы ее ногтей на холеном лице Донегана. От резкого неосторожного движения одеяло сползло до пояса, и к своему стыду она обнаружила, что на ней лишь тонкая полупрозрачная сорочка из кальвийского шелка. Мишель судорожно прижала руки к груди, съежившись под опасно полыхнувшим взглядом, и поспешила снова прикрыться.

– Тебя переодевал не я. – Гален с сожалением посмотрел на пленницу, глубокомысленно добавив после секундной паузы: – Хотя, возможно, следующей ночью…

Мишель в страхе сглотнула горечь, теперь комом осевшую в горле.

– Только посмей меня тронуть!

– И что тогда? – едва различимо усмехнулся Донеган.

В чертах лица, некогда казавшихся Мишель такими красивыми и благородными, теперь отчетливо проступала вся его порочность.

– Я… я тогда… – Мишель задохнулась от негодования и осознания собственного бессилия. Притихла, исподлобья глядя на своего мучителя.

В два шага преодолев короткое, разделявшее их расстояние, Гален оказался рядом. Мишель вскрикнула, вжалась в спинку кровати, когда он к ней наклонился. Медленно, будто издеваясь, провел по щеке костяшками пальцев, оставляя на коже пусть и невидимый, но явственно ощутимый след прикосновения-ожога.

– Мишель, я не враг тебе. – Дыхание скользнуло по губам, которые она предусмотрительно сжала. На случай, если Галену снова взбредет на ум ее поцеловать. – Я забочусь о тебе и твоем благополучии. Поверь, меньше всего мне хочется сделать тебе больно. Наоборот, я мечтаю доставить тебе удовольствие. Такое, какое ты никогда не испытывала и которого жаждет твое юное, совершенное тело. Теперь принадлежащее мне.

От бесстыдного шепота, от близости губ, о прикосновениях которых она прежде так долго грезила, а теперь готова была искусать их до крови, если Донегану хватит наглости полезть к ней с поцелуями, кружилась голова, и что-то внутри вспыхивало раз за разом, словно в животе и груди было полно сухих щепок.

А в голове – опилок. Раз хватило ума или скорее безрассудства довериться чарам Мари Лафо.

И вот теперь она пожинала плоды своего безумства.

– Ты же хочешь быть со мной. Быть моей. Просто боишься себе в этом признаться. Обманываешься. – Он коснулся губ пленницы большим пальцем, заставляя их разомкнуться.

Мишель дернула головой, пытаясь избавиться от очередной навязанной ласки.

– Стать твоей на пару недель? Временным развлечением до того, как женишься на моей сестре? – От ярости шумело в голове. – Я не рабыня, Гален! Не кукла, с которой можно играться, когда припечет. Это не я, а ты себя обманываешь!

Пытка близостью закончилась так же внезапно, как и началась. Донеган выпрямился, жестом пригласил «гостью» за стол, проговорив совершенно спокойным, ничего не выражающим голосом:

– Думаю, мисс Беланже, ваши родители будут рады получить от вас весточку. – Не слышалось больше в нем плохо сдерживаемой страсти и нетерпения. – Из Доргрина. От вас требуется лишь написать письмо. А об отправке я позабочусь сам.

– А если не напишу? – Мишель вскинула голову и застыла, примороженная к перине ледяным взглядом.

– Милая, я не привык слышать «нет» в ответ. А ты в последнее время слишком много и слишком часто мне отказываешь. Не хотелось бы, чтобы это вошло у тебя в привычку. – Гален отодвинул стул. Деревянные ножки проскрипели по полу, больно резанув слух девушки. – Пожалуйста, не заставляй меня прибегать к силе. Мне не нравится, когда ты превращаешься в безвольную марионетку.

Кутаясь в одеяло, Мишель поднялась. С опаской поглядывая на своего тюремщика, сделала несколько несмелых шагов и замерла посреди спальни, не в силах к нему приблизиться.

– Мишель… – Тьма в глазах расползалась, перекрывая серую радужку.

– Я не буду им лгать.

Не успела отшатнуться – Донеган оказался рядом. Схватил, с силой сжав неприятно занывшее запястье, рывком подтащил к столу. Надавил на плечи, заставляя опуститься на стул, и прошипел на ухо:

– Пиши.

– Гален, пожалуйста. Ты не понимаешь! Ты… – Мишель запнулась. Хотела признаться в постыдной тайне, рассказать о сговоре с нью-фэйтонской колдуньей, о том, что похоть и страсть в нем разожгли чары.

Но с губ не сорвалось ни звука. Она не смогла выдавить из себя даже слова правды. Как будто говорить мешали стежки зачарованных ниток, перекрестья которых темнели на побелевших губах.

– Пиши. – Донеган вложил в ее дрожащую руку перо, предварительно обмакнув заостренный кончик в чернила.