Все вокруг говорили на испанском. Это я поняла почти сразу. Но на испанском говорят в разных странах, поэтому я так и не поняла – где нахожусь.

Меня от чего-то лечили. Правда, кроме рук ничего не болело. Да и те за два этих дня болеть перестали.

Человек в штатском однажды пришел не один. Это было на третий день. Он пришел с женщиной и с первых её слов я поняла, что она переводчик.

Черные волосы в хвосте, лицо с бронзовым оттенком без грамма косметики, строгий брючный костюм и уверенный взгляд профессионала.

– Здравствуйте Виола, как ваше самочувствие? – она окинула меня быстрым пронизывающим взглядом, – слышала, вы отказались от осмотра, настоятельно рекомендую вам пройти полный осмотр. Если вы хотите подавать иск на синьора Костильо, такой осмотр необходим.

– Какой ещё иск? – не поняла я.

– Судебный иск о похищении и изнасиловании, – проговорила она чётко.

Человек рядом сцепил пальцы, нервно ими перебирал и подозрительно разглядывал моё лицо, пытаясь ухватить и запомнить все те эмоции, которые оно начнёт выражать.

С меня сняли всё то, что было на мне надето, кожаный костюм кошки и теперь какая-то цветастая ночнушка с завязочками сзади прикрывала моё тело и совсем не скрывала огромных синяков на внутренней стороне обеих рук.

– Я не собираюсь подавать никакого иска, – сказала я и потупилась.

Человек в штатском проговорил что-то женщине, и она снова глянула на меня и сказала:

– Вы гражданка России?

Я кивнула.

– Подскажите пожалуйста, каким образом вы попали на территорию Испании.

Я старалась не смотреть им в глаза и судорожно соображала, что говорить, как отвечать. Если я думала об этом раньше, то просто хотела от всего отказываться.

Но они задавали такие вопросы, на которые по сути, должны быть простые ответы. Я боялась запутаться, но ещё больше я боялась, что мои ответы могут как-то навредить Эрику.

– Вы понимаете, от того что вы не хотите проходить осмотр и подавать иск, от правосудия Испании может ускользнуть опасный преступник. Маньяк.

Как маньяк? Почему маньяк?

А, я поняла, они специально запугивают, чтоб я сделала так, как они просят.

Женщина задавала вопросы, на которые я не знала ответов. Путалась, крутила в уме. Старалась осмыслить, обдумать.

Главное не попасться на удочку. В их лицах ничего доброго. Им всё равно, что со мной будет дальше, лишь бы дала показания и свидетельствовала против Костильо.

Но я не хочу, он не преступник. Просто он такой.

Правда казалась размытой, запутанной.

Они настаивали на том, что он преступник, но я верила что нет. Он обычный возможно где-то несчастный человек, но не преступник, это точно. Я молчала, раздражала их своими наивными, невнятными ответами. Нежеланием сыграть в их грязную игру. Или чистую, не знаю.

Но они не дождутся ни слова против Эрика. Ни одного слова.

Где-то внутри меня, теплилась небольшая призрачная надежда. Даже не мечта.

Теперь я свободна. Меня же отпустят. Ведь я просто человек, который оказался в том доме, по причинам пусть и необъяснимым, но не противозаконным.

Да, просто человек, ничего не сделала и меня отпустят.

Так и случилось.

Через пару дней меня переселили в дешевую гостиницу, где были ещё несколько человек из России. Мы все жили на одном этаже и ждали какого-то срока. Нас должны были отправить группой в нашу страну.

Я не пыталась ни с кем общаться, просто потому что охранники запрещали нам общаться между собой. Поэтому ничего другого не оставалось, как сидеть в своей комнате, потому что выходить нельзя. И снова бесконечно смотреть этот чертов телевизор.

Весь день и вечер я щёлкала пультом, переключала каналы, останавливалась на фильмах, сериалах. Смотрела на влюблённых людей и вспоминала единственного мужчину который у меня был. С телом гладиатора, умом деспота, голосом диктатора и сердцем монстра.

О чём мне было ещё думать, конечно же о нём.

Что теперь с ним будет?

Помнит ли меня?

Грустно осознавать, что ничего больше не случится со мной в его доме.

Я хотела уйти из того дома, вернуться домой, в свою страну, а теперь, когда меня оттуда забрали, тоскую по нему…

Нет. Нужно забыть, просто забыть, как страшный сон и жить дальше.

Зачем он мне, с его странностями, жестокостью и непонятными наклонностями.

Зачем?

Сама не знаю зачем, но кажется, он мне нужен.

В голове больно от тяжести мыслей. Хочется встать у стены и биться пока они не придут в порядок. Я сжимаю лицо, тру виски, в попытках понять, какая тварь привела полицию ко мне в дом.

И даже не налоги, которые они мне шьют, ни незаконная торговля и контрабанда, а то что сюда ещё приплели Виолу, вот что разрывает мозги.

Жил себе работал, делал то что умею, трахал ту которую хочу и как хочу. Я был предельно счастлив до того момента, пока не открыл глаза и не зажмурился от яркого пронзительного луча полицейского фонарика.

Они перешерстили весь дом, перерыли, переломали мебель. До смерти напугали сестру. Кто-то мне за всё это ответит. Узнать бы кто?

Я посмотрел на узкое окно под потолком.

Потом снова зарыл пальцы в волосах, сжал ладонями голову. Откинулся на кровати с пропахшим дезинсекцией матрасом.

Верить не хотелось, но я тут уже сутки. Понемногу пропадала былая уверенность. Она конечно возвращалась, всякий раз, когда бряцали засовы, когда заходили охранники и вели меня куда-то.

Никогда не думал, что вот так глупо попаду сюда и даже не буду знать почему, кто настучал, кто помог этим бешеным собакам меня сюда закрыть.

Конечно я догадываюсь. Конкуренты не спят и только того и ждут, чтобы отправить меня в тюрягу лет на тридцать. Например за наркоту. Но я же не дурак. Можно пришить мне что угодно, но точно не дурь.

Если бы я мог понять. Мысленным взором бродил по коридорам моего офиса останавливался на лицах сотрудников и пытался проникнуть в их мысли.

Кто же из них?

Но что это даёт? Я же не телепат.

Разговоры со следователем и адвокатом распыляли меня, заставляли выпускать злость, раздражаться и нервно кусать заусеницы. Кажется, нет конца края этому бреду. Ну чем таким я мог заниматься. Если и занимался, то не я лично. Что они могут мне пришить? Финансирование, так пусть докажут на что я давал.

В конце недели адвокат, обнадежил, но не точно. Уклончиво проговорил о том, что дело возможно выгорит. Намекал на что-то, махал у меня перед лицом руками, пытаясь показать, что мне говорить, чтоб не засадить себя надолго.