великолепными художниками или отважными воинами, их основные качества были похожи на сам дзен – безошибочные, но слегка неопределимые. Нам необходимо слепить наши представления о них воедино, опираясь на рассказы о способах их учения и на их изображения, оставленные нам вдохновленными духом дзен художниками. Что касается самих рассказов об учении дзен: многие из них уже были приведены ранее, и во всех есть нечто сильное, стихийное и непоколебимое. Учителя не тратят слов зря. Они избегают любых форм педантичности, и, отвечая на вопрос, они не пытаются ускользнуть от конкретной проблемы, пускаясь в абстрактные рассуждения, а говорят именно то, что сможет достучаться до сердца того, кто спрашивает, что откликнется в нем таким образом, что это может быть непонятно другим. Их интуиция, когда дело касается склада ума другого человека, до того отточена, что они никогда не попадают в ловушку тех, кто пытается их обмануть посредственным знанием.

Учитель Чжухун как-то писал книгу о десяти похвальных деяниях монаха, и один из притворщиков спросил:

– Какой смысл писать такую книгу, если в дзен нет ни грамма того, что можно было бы назвать похвальным или порочным?

– Пять составляющих личности переплетаются, – ответил учитель. – И четыре стихии бурно растут. Так как же ты можешь говорить, что пороков нет?

– Четыре стихии, – парировал другой, – в конце концов – это все пустота, а пять составляющих не существует.

После этого замечания последовала пощечина, учитель посмотрел с укором во взгляде.

– Так много тех, кто учится, но ты еще не достоин этого. Дай другой ответ.

Монах был в ярости, он собирался удалиться, не отвечая, но учитель улыбнулся ему и сказал:

– Тогда почему бы тебе не вытереть грязь с лица?

Есть замечательный триптих японского художника Дзясоку[63], на котором изображен Бодхидхарма, Линьцзи и Дэшань – три замечательных толкователя дзен. На портрете Бодхидхармы только его голова и плечи, на которых свободно лежит струящаяся накидка, чуть прикрывающая голову, так что видно лишь лицо и грудь. Простые линии накидки резко контрастируют с его мужественными чертами лица, ярко выраженными бровями, лохматыми усами, которые спускаются от его орлиного носа до самого низа большой квадратной челюсти, которую покрывает короткая густая борода. Но вся сила изображения – в его глазах. Они смотрят чуть наверх в одну сторону, веки широко распахнуты, и взгляд такой твердый, пронзительный – кажется, будто он пристально смотрит на что-то, что находится чуть выше головы. Бодхидхарму иногда упоминают как «бородатого варвара», и несмотря на огромные усы, лохматые брови и растрепанную бороду – есть все же что-то весьма аристократичное в изображении Дзясоку. Это не созерцательный, мечтательный буддизм. Художник в лице Бодхидхармы воплотил движущуюся и положительную стихийность жизни. То же можно сказать про портрет Линьцзи. Здесь учитель изображен в позе медитации, руки сложены на коленях, и под высоким, гладким лбом – те же пронзительные глаза, полные силы. Несмотря на его почти свирепое выражение лица, изображение точно создает ощущение глубокого спокойствия и мягкости. Парадоксален характер всех учителей дзен: непоколебимое спокойствие и безграничное сочувствие бодхисаттвы сочетаются с жизненной энергией – такой яркой и безжалостной, как молния. Этот парадокс проявляется и в других формах, например, в Японии последователи дзен выбирают две на вид несовместимые роли: поэт и солдат, возвышенный идеалист и неумолимый реалист. Когда группа бандитов собиралась отрубить голову учителю Согэну[64], он тихо сел и написал этот стих:

Совсем нет мне защиты от земли и неба,

Но я рад, ведь ненастоящие душа и тело!

Приветствую твое оружие, о, воин Юаня!

Твой клинок надежен,

И, как молния, он разрезает ветер весенний!

И я чувствую это.

А еще великий учитель фехтования Миямото Мусаси[65] писал:

Под занесенным над головой мечом

Разверзся ад, и страшно до дрожи.

Но продолжай идти вперед,

И ты дойдешь до рая.

Итак, мы обратили внимание на эти две различные составные части в характерах учителей дзен и их учеников, и точно так же они проявляются в двух направлениях цивилизации Дальнего Востока, на которые повлиял дзен: в эстетике и боевом искусстве. С одной стороны, дзен создал поэтику и загадочность чайной церемонии тя-но-ю[66], искусство декоративного садоводства, а также работы художников Сун, суми-э[67] и школы Кано[68], поэзию Басе[69] и спокойную простоту японской архитектуры; с другой стороны, дзен создал волнующую технику джиу-джитсу и кэндзюцу (фехтование), а также твердые принципы бусидо – самурайского свода правил.[70] Вот в чем парадокс дзен – он мог совмещать умиротворение нирваны с напряженной активной борьбой и обычными будничными задачами. Процитируем Такуана еще раз:

«Самое главное – приобрести определенный психологический настрой, известный как „непоколебимая мудрость“. ‹…› Но „непоколебимая“ не значит застывшая, тяжелая и безжизненная, будто скала или бревно. Напротив, это высокий уровень подвижности, пока центр остается на месте. Разум, достигая наивысшей точки живости, готов направить все свое внимание туда, где он необходим. Внутри есть что-то непоколебимое, и оно все-таки продолжает движение – стихийно, и предметы появляются перед ним. Зеркало мудрости тут же их отражает – одно за другим – но не позволяет им тревожить себя или вредить».

В области эстетики самые важные признаки влияния дзен можно увидеть во времена империи Тан (618–905 гг. н. э.). Во второй половине этого периода проживал самый выдающийся художник Китая – У Даоцзы[71]. К сожалению, все его работы утеряны, кроме одного потрясающего триптиха, но многие крупные специалисты говорят, что даже это – копия. Эту картину можно увидеть в одном из монастырей в Киото: на ней изображен Будда с двумя великими бодхисаттвами – Манджушри и Самантабхадра. Взгляд останавливается на центральной фигуре Будды. Современники говорят, что художник рисовал так, «будто вихрь овладел его рукой», и это действительно можно увидеть, если вглядеться в детали центральной фигуры. Линии, которыми прорисованы складки одеяния Будды – резкие, четкие, неровные, но в то же время от его лица веет абсолютным спокойствием, которое превалирует над остальным на изображении и тем самым выражается в символе духа дзен. Это напряженная живость, в основе которой – абсолютный покой. Даосы говорили: «Только потому, что ось не двигается, спицы колеса крутятся». Или же: «Это принцип бездействия, который заставляет все предметы двигаться». Такие же особенности можно заметить в картинах японской школы суми-э. Они