– Слушай, Дилан, – подала я голос.

Он посмотрел на меня и спросил:

– Ты за мной следила – и что ты видела? Салли Мо, зачем ты это делала?

Два вопроса в одном. Так что ответ будет только один.

– Две недели – это так мало, Дилан. Всего две недели в году. И в эти две недели я хочу видеть тебя как можно больше.

– Правда?

– Да, именно так, Дилан. Я влюблена в тебя с той минуты, как научилась смотреть.

– Это ж сколько лет, Салли Мо!

– Хорошо бы к ним добавить еще годиков восемьдесят, Дилан!

– И что я должен сейчас сделать?

– Не знаю, мне же не заглянуть к тебе в голову, – сказала я.

Он улыбнулся.

– Буду сидеть, раздуваясь от гордости.

– И? – спросила я.

– И все.

Могло быть и хуже. А могло бы и лучше! Но выдумывать для Дилана реакцию поинтереснее я не решаюсь. В смысле, весь этот наш разговор – выдумка. Если не считать того, что мысленно я его проговаривала на самом деле. Слово в слово. Но вслух не произнесла. Дилан просто сидел и смотрел, пламя свечи отражалось у него в зрачках, так что они казались отлитыми из чистого золота. Возможно, он решил играть со мной в молчанку. И уже начал. И в ближайшие восемьдесят лет не перестанет.

Среди нацарапанных на стенах непристойностей я вдруг заметила шесть слов, написанных недавно: БАБЛО НИКОГО НЕ СПАСЛО, и пониже: И БОГ НИКОМУ НЕ ПОМОГ. Почерк аккуратный. Наверняка это Джеки постаралась. Кто еще станет такое писать про бабло. Но при чем здесь Бог, я понять не могла.

Как-то раз дедушка Давид сказал мне: «Салли Мо, не переживай за людей и за мир. Все будет хорошо. Человечество в целом развивается точно так же, как один человек, один индивид. Мы кутались в звериные шкуры точно так же, как младенец лежит в пеленках. Мы вели войны так же, как мальчишка дерется во дворе школы. Мы устроили революцию, как подросток в переходном возрасте. Не знаю, сколько сейчас нашему миру лет – думаю, лет шестнадцать-семнадцать. Но пора бы ему влюбиться и думать только о танцах и сексе». А я спросила: «Если это так, то можно сказать, что Бог был когда-то для человечества выдуманным дружком?» Дедушка Давид глубоко задумался. Потом налил себе еще рюмку и долго сидел, кивая. Раньше дедушка Давид был красавцем. Это видно по автопортрету, который он написал в шестнадцать лет. Автопортрет висит в каком-то музее, но я видела репродукцию в книге. Прекрасно понимаю, почему бабушка Йорина, как только его увидела, сразу впорхнула к нему в объятия. А когда ее унесло ветром от него прочь – в смысле, когда она умерла, – мир совершенно перестал его интересовать. Дедушка не покидал дома, и к нему, кроме меня, никто больше не приходил. Когда я выдала мысль о воображаемом друге, он посмотрел на меня и сказал: «Салли Мо, если у человека есть кто-то, с кем он может вести такие разговоры, то никто-никто больше ему не нужен. Но рано или поздно человечество станет таким же старым, как я. И тогда никто уже не будет расстраиваться от того, что всей этой лавочке придет конец». Сказал и очень скоро вдруг влюбился. Не в тот же день, но, наверное, в следующий. В мефрау, которая влюбилась в его картину, на которой был изображен тот самый кот. Но это совсем другая история. Кстати, в совсем даже не красивую мефрау. Бабушка Йорина была намного красивее.

Хотелось спросить у Джеки, она ли написала на стене фразы насчет бабла и Бога и что хотела ими сказать, но ее доклад об отце и банковском капитале только-только перевалил за половину.

Я заметила, что все писатели начинают писать особенно классно, когда речь заходит о Боге. Совершенно точно. Так же классно, как Бейтел рассказывает о зверье. И еще они отлично пишут про своих умерших отцов, а про неумерших – не так здорово. Даже если эти отцы живут в Дубае. И тут я подумала: как же такое возможно, чтобы отдельный индивид был старше всего человечества? Попыталась придумать на эту тему вопрос: что хуже?.. Но мне показалось, что сейчас Дилана лучше не трогать. Он все еще сидел, уставившись в пылающий огонь. Не удивилась бы, если бы у него по щекам потекли золотые слезы.

– Какие у тебя отношения с Богом, Салли Мо? – спросил меня как-то раз доктор Блум.

В тот момент я рассматривала его книжный шкаф. Там была куча книг, совершенно мне неизвестных. Хорошо ему, доктору Блуму, сидя рядом с таким шкафом, на три месяца запретить мне читать. На нижней полке книги стояли не сплошь. Оттуда кто-то вынул несколько томиков. Мне показалось, что в промежутке между книгами сидит мышка, или крыса, или еще кто-то, кто грызет книги. Я вспомнила анекдот, который так понравился Бейтелу, что в прошлом году он рассказывал его всем подряд.

Сначала надо загадать загадку: большой, желтый, живет на глубине пятидесяти метров и питается камнями – кто это? Ответ: большой желтый камнеед. А потом все занимаются разными делами, ходят на ярмарку смотреть картины, гуляют по лесу и забывают про анекдот. И тогда лучше всего выкопать ямку и, когда она будет достаточно глубокой, спросить: если я пророю яму через всю землю до самой Австралии и брошу в нее камень, сколько метров он пролетит? Ответ: пятьдесят, потому что на этой глубине живет большой желтый камнеед. Боже ты мой, как в этом месте хохотал Бейтел! Вспомнив, я и сама заулыбалась.

– Разве это такой смешной вопрос? – спросил доктор Блум.

– Нет, – ответила я, – знаете, как было дело, по-моему? По улице шла старушка. Снизу вверх. В смысле, она поднималась на холм. Очень медленно. Улица была вся залита солнцем. Старушка увидела в стене дома углубление, и в этом углублении было темно. И что-то там вроде бы шевелилось. Старушка остановилась поглядеть. Мимо проходила женщина, она тоже остановилась и спросила: «Что вы тут делаете?» А старушка ответила, что в углублении вроде бы что-то шевелится. А что там? Понятия не имею. Старушка пошла дальше, а женщина осталась стоять и смотреть, что там такое. Мимо проезжали трое мальчишек на мопедах, они остановились и спросили у женщины, на что она там смотрит, и тоже туда уставились. Но никто не отважился залезть в это углубление, потому что всем было страшно. К вечеру на улице собралась целая толпа, и все пытались разглядеть, что там в темноте. А с наступлением ночи все пошли домой и рассказали своим домашним, что они видели в углублении. Так и возник Бог.

И тут я вернулась в реальность, услышав слово «революция».

Бейтел с Братом Монахом заснули в обнимку и видели один и тот же сон. Бакс и Никель играли в карты. Кто выиграет, тот получит от другого тысячу евро, когда вернутся домой. Первый уже обставил второго на шестьдесят тысяч, а второй первого – на сорок тысяч. И теперь они всерьез думали, что вместе заработали сто тысяч евро. Конечно, меньше, чем зарабатывает папа, но хоть что-то. И тут Донни произнес слово «революция».

– Недавно мы обсуждали это в школе, – сказал он, – и все сошлись на том, что в обществе надо что-то менять. Нельзя больше жить по-прежнему, когда все думают только о наживе, и я сказал, что пришло время для революции. И знаете, что ответили ребята? «Да, мы тоже надеемся, что так и есть». Надеемся! Трусы.