Все время поворачиваясь к ней спиной, он перерывает шкафы и наконец находит легкий спортивный костюм, который он не надевал уже много лет. Он делает четверть оборота вокруг своей оси и оказывается прямо перед ней, перед ее сияющей наготой, подчеркнутой еще отроческой хрупкостью. Она невозмутимо протягивает ладонь, чтобы взять одежду. Ее покрытые синяками руки кажутся одетыми в фиолетовые перчатки.

Потом Макс откидывает от стены встроенную кровать. Он сменил простыни, достал чистую наволочку.

Кровать слишком узкая, чтобы они могли спать на ней вдвоем. Макс проведет ночь в кресле, придвинув для ног стул. Именно там ему и придет мысль о тайнике.

Неисправный уже лет десять лифт был раз и навсегда заблокирован на последнем этаже. Никому бы и в голову не пришло обыскивать сломанный лифт. Макс принесет туда матрас, стул, маленький столик, подсвечник. Он уступит ей свой радиоприемник и несколько оставшихся книг. Он должен будет помочь ей продержаться там, наверху, до тех пор, пока не откажутся от ее поисков.

* * *

Исчезновение Ким было в высшей степени не на руку адвокатам Пупаракиса, надеявшимся добиться для клиента освобождения. За исключением трупа в принадлежащем ему парке, не было ни одного факта, позволяющего выдвинуть против грека обвинения. Разрабатывая версию возможного сведения счетов, защита привлекла к участию в процессе живущих на вилле многочисленных слуг. Но свидетельство Ким, полученное в клинике, заставило обвинительную палату колебаться.

Адвокаты не сомневались в том, что им удастся добиться отклонения этого свидетельства несовершеннолетней нимфоманки и неврастенички, к тому же восемь лет проведшей в психиатрической лечебнице. Они попросили об очной ставке за два дня до побега свидетеля. Теперь вся процедура застопорилась.

Опасаясь, как бы подвиги их дочери не получили огласки, родители Ким выбрали тактику сдержанную и осторожную. Они даже не выдвинули обвинений против Пупаракиса и не сообщили прессе о новом побеге дочери. Распоряжения о ее розыске лениво циркулировали в комиссариатах и жандармериях.

Пупаракис продолжал разъяренным львом метаться за прутьями своей камеры. Дважды его навещал официальный наблюдатель за верфями. Когда торговец металлоломом узнал, что его «Саратов» превращен в музей, он впал в неистовство. Мировые цены на сталь начали резко падать, и потери будут исчисляться миллионами. Он набросился на наблюдателя, вопя, что потребует от муниципалитета возмещения убытков. Однако когда адвокаты сообщили ему о побеге Ким, он остался странным образом спокоен.

— Вложите средства, — приказал он, — задействуйте несколько частных агентств, не считайтесь с расходами. Пусть прочешут улицу Салин в Сан-Франсуа-ле-Моле. Номера я уже не помню, но это не важно, эта улица — тупик, и домов на ней немного.

* * *

После взрыва любопытства поток туристов к сходням «Саратова» пошел на убыль. Иногда еще случается увидеть на причалах автобус с немцами или бельгийцами, но большую часть времени группы редки, и зачастую Сиуму приходится организовывать экскурсию для двух или трех человек.

Часы затишья позволяют Пиу по несколько раз в день покидать свою будку, чтобы подкрепиться оладьями или трубочкой мороженого. Швы на ее блузке начинают трещать. Круглые и дородные груди выпирают за край декольте, и ей уже пришлось до максимума расширить браслет своих часов. Перемещение объемов происходит теперь в обратную сторону, так как Жиль в ларьке напротив теряет свой жир, который вытапливается адской жарой.

В свою очередь, Тон использует передышки, чтобы бросить белый передник на стол и ринуться на штурм телефонных будок. Как только ему удается дозвониться и он принимается яростно требовать вознаграждение, ему раз за разом повторяют, что все необходимые меры принимаются и что он вскоре получит свой чек. Тогда, чтобы легче было снова в это поверить, он накачивается ромом, который, с тех пор как желудок начал доставлять ему хлопоты, он смешивает с водой.

Вечером, когда он возвращается в холодный подвал, он трясет погребенную под одеялами Гулетту и делится с ней новыми надеждами.

— Я говорил с главным бухгалтером лично. В четверг, может быть в пятницу, чек будет в почтовом ящике.

— Ну да, — говорит Гулетта, отрываясь от матраса.

Она тащится на кухню, чтобы разогреть еду. Он следует за ней, танцует вокруг нее, спотыкается о стулья.

— На этот раз мы их получим, наши денежки! Но ни в коем случае нельзя помещать их в банк. Завтра я принесу маленький сейф, который замурую под печью.

— Подожди по крайней мере, пока получишь чек.

— Считай, что он уже у нас.

Тон открывает новую бутылку, пятидесятиградусный ром, и разбавляет его водой из-под крана.

— В пятницу самое позднее, я тебе говорю. А в воскресенье мы пойдем смотреть подержанные шаланды на Северном канале. Только наш корабль… Со всеми этими стервятниками, что нас преследуют, мы не сможем купить его на свое имя. Я попрошу Макса. У него нет долгов.

— Заканчивай-ка с выпивкой и иди есть.

— Ты же не станешь закатывать мне сцену из-за стакана рома?

— Мне больше нравилось, когда ты пил вино.

— Вина я уже не чувствую.

— Ты скоро ничего не будешь чувствовать, если станешь продолжать в таком духе.

— Да что с тобой сегодня, что ты ко мне цепляешься? А у меня ведь для тебя хорошая новость. Ты знаешь, как я назову ее, нашу шаланду? Догадайся-ка… «Красавица Хлоя», вот что я выведу на борту. Именно ты ее и окрестишь, причем с шампанским. Что ты на это скажешь?

— Очень мило.

— Корабль, носящий твое имя, — ты даже представить себе не можешь, что это значит. Все смотрители шлюзов читают его на каждой стоянке, запоминают его. «Эй, смотри-ка! Да это, кажись, „Красавица Хлоя“ идет вниз по течению?» А потом, на вечернем заходе в порт — отсветы твоего имени на совершенно гладкой воде. И в то время как я думаю обо всем этом, ты, ты придираешься ко мне по пустякам.

— Иди есть, все остынет.

— В пятницу, Хлоя, в пятницу! Постарайся быть на ногах, когда придет почтальон.

Если Гулетта и встала утром в пятницу, то вовсе не затем, чтобы ждать почтальона. Она знает, что тот принесет только дурные новости и грозные уведомления. В первый раз с тех пор, как закрылась «Медуза», она отваживается пройти по улицам порта.

На ней зеленое с белыми цветами хлопчатобумажное платье, соломенная шляпа, украшенная лиловой лентой. Встречные делают вид, что не видят ее. Они отводят взгляды или внезапно останавливаются перед витриной, повернувшись к ней спиной. Она знает их имена, их привычки, их истории. Некоторые езе должны ей деньги. С другими она делила постель каким-нибудь вечером, когда они были в отчаянии. Она провожает их взглядом, пока они, опустив головы, не скрываются торопливым шагом за поворотом улицы.

Направившись по дороге, полого подымающейся к Шанон-ле-Бану, она в какой-то момент оборачивается и окидывает взглядом порт. Вдалеке «Саратов» подставляет солнцу свое черное брюхо. Несколько маленьких силуэтов слоняются вокруг ларьков. По ту сторону ограды рабочие усердно трудятся над каркасом старого судна. Потом взгляд Гулетты останавливается на фасаде «Медузы». Лишенная световых реклам и занавесок, старая таверна превратилась в такой же серый и бесцветный дом, как все другие.