Вторую жизнь точке зрения Срезневского в XX в. дали Н. Н. Ильин и А. В. Поппэ: согласно их представлениям, именно «Анонимное сказание» являлось древнейшим памятником Борисоглебского цикла, оказавшим влияние на всю последующую агиографическую и летописную традицию. Это позволяло, с одной стороны, отвергать гипотетическую возможность существования древнейших памятников цикла в эпоху Ярослава Мудрого, а с другой — подозревать в фальсификации фактов единственные источники, которые позволяют говорить о причастности Ярослава к становлению Борисоглебского культа, — «Сказание о чудесах» Бориса и Глеба и «Чтение» Нестора.

Более 150 лет проблема текстуального соотношения повести «Об убиении Борисове» и «Анонимного сказания» (иногда совпадающих почти дословно) являлась одним из наиболее спорных вопросов в источниковедении, напрямую связанных с генезисом Начального летописания, фундаментом которого был Древнейший Киевский свод. Однако, как мы говорили выше, есть основания полагать, что повесть «Об убиении Борисове» восходила не к летописной традиции, а к агиографическому источнику, которым могли быть Вышегородские церковные записки. Поэтому проблема приобретает более узкий ракурс, в котором рассматривается не соотношение летописной традиции с «Анонимным сказанием», а соотношение двух агиографических памятников между собой и с их общим источником — Вышегородскими записками.

Н. Н. Ильин выявил сюжетную связь «Анонимного сказания» не только с памятниками византийской агиографии (о чем писал еще С. А. Бугославский), но и с преданиями о гибели чешского князя Вацлава-Вячеслава, которые использовались в качестве образца. «В преданиях о Вячеславе, равно как и в повествовании об убийстве Бориса и Глеба, находим: и ночное совещание братоубийцы с сообщниками, и коварные его предложения своей жертве, и предостережения, которые получал последний от своих доброжелателей; детали обстановки убийства совпадают: ночь, предсмертная заутреня, избиение и ограбление приближенных князя и даже само убийство не сразу, а как бы в два приема; о гибели убийц Вячеслава сообщается почти в тех же выражениях, как о гибели Святополка; чудесные явления, благодаря которым было обретено тело Глеба, таковы же как знамения, которыми обнаружило себя тело бабки Вячеслава, Людмилы.

Все эти подробности в русском предании о Борисе и Глебе отразились в измененном виде. Для замены Болеслава Святополком, а Вячеслава Борисом требовалось перенести арену событий в Киев, затем Вышегород и, наконец, на берег Альты, сообразно данным русского предания о месте гибели Бориса. Изменилась и общая обстановка событий, применительно к положению, в котором, по этим данным, оказались Борис и Святополк. Задача эта выполнена блестяще. Вернее сказать, что мы имеем дело не с простым заимствованием, а с мастерской литературной переработкой жития Вячеслава. Созданное русским автором литературное произведение в художественном отношении выше оригинала, которому он подражал».

Интересно, что «Анонимное сказание» допускает отклонение от летописной версии, сообщая, что местом княжения Святополка был не Туров, а Пинск (как полагал А. А. Шахматов, замена одного города другим была произведена для того, чтобы избежать аналогий между Святополком Окаянным и Святополком Изяславичем). Хотя эта точка зрения остается бездоказательной, она принимается некоторыми исследователями. В то же время еще С. М. Соловьев высказал предположение, что местом последнего княжения Святополка был Вышегород, однако в XI столетии этот город, скорее всего, был загородной резиденцией князя киевского: он сделался центром самостоятельной волости лишь во второй трети XII в.

Сюжет о походе Бориса на печенегов и смерти Владимира в «Анонимном сказании» в целом аналогичен повести «Об убиении Борисове», если не считать агиографически стилизованной характеристики Бориса. Однако «Анонимное сказание» усиливает элементы «провиденциального историзма», о которых мы писали выше: Борису заранее известны намерения Святополка, который, замышляя братоубийство, «о суете мирской печется», поэтому вместо динамики разворачивающегося конфликта мы наблюдаем антитезу братьев по их нравственным качествам, по их отношению к власти. Это излюбленный стилистический прием агиографа: «Он противопоставляет святого, „положившего надежду на Бога“, его брату, „обретенному дьяволом“, и столкновение Бориса со Святополком предстает как часть извечной борьбы Сатаны и Бога» (Н. И. Милютенко).

Сюжет «Анонимного сказания» сконструирован таким образом, что действия Бориса представляются позитивными, в то время как все действия Святополка негативны. Его образ представлен здесь более отрицательным, чем в повести «Об убиении Борисове». «Анонимное сказание» ориентировано на корреляцию событий 975–980 гг. (война за наследство Святослава) и 1015–1019 гг. (война за наследство Владимира); это его принципиальное отличие от летописной традиции. «Конфликт 1015–1019 гг. автор летописи воспринимает конкретно, не типизируя его. Он, например, не проводит никаких прямых параллелей с наиболее близко хронологически борьбой между детьми Святослава — ни в характеристике конфликта в целом, ни в оценке отдельных персонажей. Примечательно, что агиографический текст — „Сказание“ — содержит подобное сопоставление в речи Бориса, осуждающего опыт отца и его братьев. Этот конфликт, в котором участвовали ближайшие предшественники героев, в том числе и их отец, не упоминается в летописной истории Бориса и Глеба прямо, тем не менее, в самих повествованиях об обоих конфликтах содержится ряд близких или совпадающих — тематически или риторически — высказываний, характеризующих отдельных персонажей или их действия», — считает М. Ю. Парамонова.

Антагонизм действующих лиц «Анонимного сказания» обусловлен их менталитетом. Борис опасается уступить уговорам и развязать междоусобную войну, удостоившись за этот проступок не только прижизненного, но и посмертного осуждения. Поэтому, будучи убежден в бренности земного благополучия, он отвергает перспективу междоусобной войны за киевский «стол», вести борьбу за который предлагают ему дружинники накануне гибели на Альте. «Если пойду в дом отца своего, то многие люди станут уговаривать меня прогнать брата, как поступал, ради славы и княжения в мире этом, отец мой до святого крещения — говорит Борис. — А все это преходящее и непрочно, как к паутина. Куда я приду по отшествии своем из мира этого? Где окажусь тогда? Какой получу ответ? Где скрою множество грехов своих? Что приобрели братья отца моего или отец мой? Где их жизнь и слава мира сего, и багряницы, и пиры, серебро и золото, вина и меды, яства обильные, и резвые кони, и хоромы изукрашенные, и великие, и богатства многие, и дани и почести бесчисленные, и похвальба боярами своими. Всего этого будто и не было: все с ними исчезло, и ни от чего нет подспорья — ни от богатства, ни от множества рабов, ни от славы мира сего».

Считается, что в условиях симбиоза древнерусских и византийских традиций наследования власти, начавшихся после Крещения Руси, поступок Бориса дал новое идеологическое обоснование принципу старшинства в роду Рюриковичей (В. Я. Петрухин), однако, допуская подобное утверждение, необходимо помнить, что перед нами агиографически стилизованная картина, а не реальное отображение фактов (А. Е. Пресняков). «Анонимное сказание», акцентируя внимание не только на принадлежности Бориса к княжескому роду, но и на его «этикете поведения», который должен был служить образцом для всех его представителей, выразило взгляд клерикальной элиты древнерусского общества на политические проблемы XI в. в контексте доминирующих религиозных представлений. Поэтому представляется правильным атрибутировать эти идеи не самому Борису, а составителям «Сказания» в последней четверти XI в., которые добивались их популяризации при помощи вновь созданного культа.