мы в любом случае их найдём, вряд ли там так много парикмахерских.

– А если они нашли другую работу?

Морис задумывается в свою очередь, потом снова смотрит на меня.

– Почему ты вечно всё усложняешь?

От этих слов у меня просто дар речи пропадает.

– Это я всё усложняю?

– А кто же ещё?

Я хмыкаю.

– Это у меня, что ли, берет стырили?

Он делает невольный жест, чтобы убедиться, что берет никуда не делся и крепко сидит на положенном месте.

– Ну а я-то при чём, если эта тётка его спёрла? Если ты такой умный, пошёл бы и забрал его.

– Твой же берет, ты и должен был забрать, если бы не сдрейфил.

Мы переругиваемся целую минуту, прежде чем спокойно пойти дальше. Такого рода перепалки всегда шли нам на пользу – это был наш способ поддерживать братскую связь, и после них мы всегда чувствовали себя лучше.

Солнце садится, пора возвращаться на вокзал.

Мы поднимаемся по ступеням привокзальной лестницы, массивные статуи у неё по краям изображают какие-то аллегории; я оборачиваюсь, прежде чем войти внутрь. Мне известно, что городской вокзал и сам город – это не одно и то же и что здесь, на вокзале Сен-Шарль, я уже не совсем в Марселе. Марсель там, внизу – в сгустившихся сумерках он уже не такой красочный, но мне всё ещё слышен его гул, прорезаемый жалобными свистками трамваев; я знаю, что никогда его не забуду, этот красивый город, город солнца, моря, кино, путан, лодок и похищенного берета.

Писаю в туалете на цокольном этаже, кругом кафель. Тут пахнет хлором, и стук моих деревянных подошв разносится по всему помещению.

Поднимаюсь наверх и почти попадаю под ноги двум жандармам, стоящим на входе. Они не видят меня, я у них за спиной.

Вернуться в туалет, посвистывая, как будто я так и хотел? Нельзя, услышат. Аккуратно протискиваюсь мимо, так, чтобы не задеть ни одного из них.

– Пардон, прошу прощения…

Они дают мне пройти, и я спокойно иду прочь, с тем одновременно серьёзным и непосредственным видом, какой бывает у мальчишки, которому не в чем себя упрекнуть.

– Эй! Скажи-ка, ты далеко собрался?

Я чувствую, как тут же весь покрываюсь испариной. Неужели удача от меня отвернулась?

Разворачиваюсь к ним и подхожу. До чего мерзкие рожи. Позже мне встречались достаточно приятные люди этой профессии, чтобы я мог сказать, что эти двое смахивали на бульдогов. Вежливо снимаю берет. Этот жест, а возможно и то, что я только что вымыл лицо и руки в туалете и привёл в порядок волосы, слегка смочив их и расчесав на прямой пробор, могли сыграть мне на руку. Иногда жизнь и смерть зависят от сущей малости.

– Мне надо на поезд.

Они кажутся очень высокими и напоминают близнецов: оба сцепили руки за спиной и раскачиваются на каблуках.

– Это и так понятно. Документы у тебя есть?

– Они у папы.

– И где твой отец?

Оборачиваюсь, в зале довольно много народу, особенно на той стороне, где виднеется багажное окно.

– Там, он сторожит вещи.

Они продолжают разглядывать меня. Если они скажут отвести их к отцу, мне крышка.

– Где живёшь?

– В Марселе.

– Адрес?

– Ла-Канбьер, над кинотеатром.

Врать забавно, всё сочиняется само собой и очень даже складно, если только ничего не придумывать заранее. Меня так и подмывает что-то добавить – кажется, я сейчас мог бы придумать себе целую биографию.

Я уточняю:

– Это папин кинотеатр.

Если они меня сейчас же не остановят, то я наплету им, что нам принадлежит весь Марсель.

Их не очень-то впечатлили мои россказни, но следующий вопрос они задают уже другим тоном.

– Частенько ходишь в кино, значит?

– Да, на каждый новый фильм. Сейчас вот идёт «Мюнхгаузен», это нечто!

Никогда бы не поверил, что они способны улыбаться, но у них почти получается.

– Ладно, иди давай.

– До свидания, мсье.

Надеваю берет и ухожу. Я почти разочарован, что всё так быстро закончилось, но я начеку – нельзя, чтобы они увязались за мной, надо что-то придумать.

Морис справа от меня, он сидит на скамейке рядом с залом ожидания. Прямиком иду туда, где должен находиться мой «отец». Лавирую между чемоданами и пассажирами так, чтобы вагон в хвосте стоящего поезда загородил меня от двух ищеек.

Не делаю никаких знаков брату. Он сидит не двигаясь – должно быть, уже понял, что что-то не так.

Лучше всего будет ещё немного поболтаться в толпе, но так, чтобы не казалось, будто я прячусь. Главное, чтобы они увидели нас с Морисом вдвоём. Подхожу то к одной группе людей, то к другой и вдруг вижу их – они на подходе.

Сердце уходит в пятки. Мог бы и догадаться, что двое мерзавцев не спустят дело на тормозах, а не гордиться тем, что навешал им лапши на уши! Никогда нельзя расслабляться: момент, когда упиваешься победой, всегда самый опасный.

Они идут ко мне очень медленно, всё так же сцепив руки за спиной. Проходят мимо брата, который продолжает сидеть рядом с приятного вида женщиной. Сбоку от меня какой-то тип изучает расписание поездов; ему лет тридцать, не больше, он мог бы быть моим отцом – вот он им и будет. С радостным видом интересуюсь у него, который час.

Тип, конечно, озадачен: во-первых, прямо напротив нас висят большущие, метра три в диаметре, настенные часы; во-вторых, он должен спрашивать себя, почему я весь сияю, задавая ему подобный вопрос. Какое-то мгновение он смотрит на меня чуть насмешливо.

– Ты не понимаешь, что показывают стрелки?

Начинаю весело смеяться, что, кажется, ещё больше изумляет его. Сейчас он решит, что я совсем ку-ку. Краем глаза вижу, что жандармы поравнялись с нами, но с расстояния в десять метров в общем гвалте они не могут нас слышать.

– Конечно, понимаю!

– Тогда подними глаза и увидишь на стене часы, которые ответят тебе лучше, чем я.

Жандармы глянули на нас и пошли дальше. Мсье, с которым я говорил, так никогда и не узнал, что в течение нескольких кратких мгновений для двух жандармов он был владельцем большого кинотеатра в центре Марселя и отцом десятилетнего мальчишки.

Только я собираюсь обернуться, как на плечо мне ложится рука. Подскакиваю, но это Морис.

– Что происходит?

Тащу его за колонну и рассказываю о своём приключении.

Он тоже встревожен, и недаром.

– Я тут послушал, что люди говорят, – на вокзале куча проверок, в зале ожидания второго класса уже много кого задержали, досматривают всех подряд.

Молча смотрим друг на друга.

– Что будем