Твое тело не принадлежит тебе. Оно всегда под угрозой, а ты не страж, но наблюдатель. На груди, на горле, на промежностях отпечатки мертвеца. Они холодеют, давят, когда мужчина проходит рядом. Даже если занят другим, даже если не видит тебя. Ему ничего не стоит протянуть руку и заставить тебя захотеть умереть.

Мне жаль.

3

Когда я не справляюсь с реальностью, смерть кажется выходом. Тело взывает к ней, просит о мягкой встрече без боли.

По утрам парализует мысль: каждая моя клетка знает, что обязана умереть. Если в агонии я призываю смерть, то таким пробуждением она как будто говорит, что рядом.

* * *

Привет, Смерть.

Каково это – умереть? Некоторые религии говорят о покое души после смерти, но, как по мне, мозг просто перестает функционировать. Никак не могу представить, на что это похоже.

Разум угасает.

Это как свет выключить? Или как провалиться в бессознание под действием анестезии? Может, это уникальный опыт и ничего похожего в жизни нет? Это было бы логично, смерть – антипод жизни. Расспросить бы тех, кто уже умирал.

* * *

Привет, Смерть.

Знаешь, это нечестно.

Но что несправедливей: все-таки родиться, обрести самосознание и понимать, что ты придешь за мной, или гарантированно это все потерять?

Я будто падающая звезда: вспыхиваю и за мгновения прогораю. Тот, кто смотрит на это, – Вечность. Может, ты и есть Вечность?

* * *

Привет, Смерть.

Мои письма могут сойти за одержимость тобой, но на деле это попытка понять то, о чем говорить – под этическим запретом, что касается лично меня.

Я слишком долго берегла чужие чувства.

* * *

Привет, Смерть.

Я часто думаю о тебе.

Кажется, мы виделись, когда меня бросали в одиноких, глухих квартирах, но нет – тогда я жила как никогда. Каждый нерв пульсировал такой болью, что не было сомнений: я существую. Ты всегда приходила после, навещала, когда первичная боль отпускала или, наоборот, становилась невыносимой, само мое существование становилось невыносимым. Я слышала твои шаги, когда всем телом ощущала, будто лечу вниз с двенадцатого этажа, разглядывала воду с моста, невидяще смотрела сквозь газовые конфорки, когда мимо проносился автобус или поезд, когда взлетал самолет. И каждый раз я оценивала, как долго будет дышать мое тело, если протянуть тебе руку.

Ты снишься мне. Наблюдаешь, как мать накидывается с большим ножом, предназначенным для резки всего подряд, в том числе и меня. Смотришь, как незнакомые парни на кухне пытаются вскрыть мой живот. Еще в детстве ты всегда передавала привет намеками: тот первый быстрый сон за ночь, где я открываю окно и вышагиваю в воздух. Адреналиновый импульс поступал в ноги, и я резко просыпалась.

Ты держишь меня за руку во время каждого приступа ненависти к моему телу. Когда хочется развалиться на атомы по щелчку. Какая-то часть меня верит, что это возможно, представляешь?

Ты единственная никогда не оставляла меня. Я знаю: что бы ни произошло, мы обязательно встретимся.

Алена Веснина. Отвергнутый

1985 год, лето, РСФСР, город Копейск, Челябинская область.

Семилетняя Ирочка стояла на табуретке у кухонного окна, смешно прижав нос к оконному стеклу. Внизу щупленький мальчуган важно шел по тротуару, едва удерживая в обеих руках сетчатые авоськи со стеклотарой. Еле слышно доносился звук пустых бутылок, мерно постукивающих одна о другую.

– Мам, а Женя с бабушкой живет, потому что он маме не нужен и она его бросила?

– Тетя Галя работает много и далеко, а Анна Ивановна на пенсии уже. И где только ты взяла эту чушь? – раздраженно ответила мать, насухо вытирая вымытые тарелки.

– Старая баба Вера на скамеечке во дворе сидела и всем рассказывала, – бесхитростно поведала девочка, и спрыгнула с табуретки.

Рыжие косички подскочили вместе с Ирочкой: «Ладно, я гулять, за мной Маша пришла, пока!»

* * *

1995 год, лето, Россия, город Копейск, Челябинская область.

Ирочка в растерянности металась между открытыми зеркальными дверцами огромного полированного шифоньера.

– Маш, а может, белый сарафан надеть, в цветочек? Или красное платье, которое я для выпускного бала шила? А волосы лучше собрать? Или распустить? – волновалась Ирочка.

– Ты, главное, лифчик новый надень, который мать тебе из Москвы привезла, а платье твое он и не заметит, зуб даю, – усмехнулась Маша.

– Ничего ты не понимаешь, Женя не такой! Мы с ним разговариваем, а не то, что ты подумала, – с укоризной покачала головой Ирочка.

– Я-то знаю. Я с ним уже «поговорила», кажется, твоя очередь, – многозначительно подмигнула подруге Маша.

Ирочка даже расстроилась. Она, конечно, знала, что сосед Женька не пропускал ни одной юбки, ни одного платья, и даже брюк, но женских. Всегда комплиментик отпустит, да такой, что краснеешь. А потом вспоминаешь и мучительно хочешь еще обратить на себя, и только на себя, Женькино внимание.

Настоящий король двора, не расстающийся с гитарой. «Ковыляй потихонечку, про меня ты забудь», – аж слезы наворачивались, так душещипательно пел Женька на бис, аккомпанируя себе на разбитой шестиструнке. Красивый, сильный, благородный. Ире не очень нравилось, что Женька достался ей, по сути, после Маши, но что ж теперь.

Зато можно спросить что-нибудь про взрослые отношения.

Женька и Маша отпраздновали совершеннолетие еще в прошлом году, а Ирочке в январе только исполнилось семнадцать.

* * *

Поглазеть в окно Ирочка любила, как и в детстве, хоть и не вставала уже давно на табуретку. Тем более, что с ее третьего этажа прекрасно был виден тротуар, по которому ходил Женька. Ее Женька. Ира улыбнулась.

Каждое утро, в семь десять, она сверху смотрела на его коротко подстриженную русую голову – Женька в фирменном новеньком костюме «Адидас», который он купил на собственные деньги, шел на работу.

В универ король двора поступать не стал (и кому нужна эта бумажка?), а отправился прямиком в ближайшую автомастерскую – «бабки заколачивать».

Благо свой старенький «восход» мог разобрать и собрать с закрытыми глазами, да что уж там, даже пьяный с закрытыми глазами.

На свои кровные Женька обычно покупал шоколадки девушкам; себе, как всегда, пиво и сигареты, а остальное отдавал бабке. Она, насколько Ирочка понимала, вовсе не ограничивала его бурную личную жизнь, не контролировала, где и с кем он ночует. Но, чтоб Женька не проспал на смену, исправно заводила ему огромный железный будильник и ставила его в эмалированную кастрюлю – чтоб уж наверняка.

Ирочка не могла определить для себя, хорошо это или плохо, что у него нет ни отца,