Посягания криминальных группировок на наши тайны были регулярны. Машины их наружного наблюдения и хлопчиков с высококачественной техникой хранители нашей конспирации отлавливали регулярно, а вот на днях, как сообщили на совещании у генерала, из канализационных дебрей под нашим зданием был извлечен самый натуральный шпион, пытавшийся приладить аппарат для считывания информации к нашим секретным подземным линиям связи.

Не знаю, какие тайны деятельности конторы интересовали зарубежные спецслужбы, но, видимо, праздными мотивами их любопытство не диктовалось. Хотя и там наверняка существовал определенного рода, как и у нас, производственный план, дутая отчетность о доблестях и разного рода работа на неясную перспективу, дающая возможность сачкануть и втереть начальству очки.

С другой стороны, один из наших оперов недавно драпанул в Швейцарию, мигом получил там убежище и наверняка не задаром. Однако во мне подобная благосклонность суровых иммиграционных властей богатейшей страны вызывала на сей момент лишь недоумение: какая была ценность в этом перебежчике? Слишком далеко от политики, науки и обороны – то есть от всего того, что интересует разведку, – отстояла наша контора. Результаты нашей деятельности освещались в прессе, агентура состояла из разнообразного жулья и конкуренции с завербованными Лубянкой господами не выдерживала никакой, а тайная оперативная кухня основывалась на известных всем профессионалам банальностях. Впрочем, по недомыслию своему я мог и заблуждаться, тем более представители госбезопасности крутились в наших стенах постоянно, и с ними мне довелось познакомиться с первых же дней пребывания в конторе: наши рабочие интересы порой пересекались плотно, особенно и непосредственно касаясь чеченской общины.

Война на Кавказе полыхала, ей не виделось конца, угроза терроризма в столице висела в самой ее атмосфере, город заполонили фальшивые доллары, чьи источники находились в беспокойных горах, связи тамошних боевиков и обосновавшихся в Москве бандитов крепились и умножались. В финансирование бойни включались банки, рынки, нефтяные шарашки, процветала контрабанда оружия и наркотиков. Кроме того, федеральная служба контрразведки, ФСК, которую наш генерал именовал фанерно-спичечным комбинатом, была задвинута по своему влиянию на второй план президентом Ельциным, с прохладцей относившемуся к чекистам.

– Какие им еще деньги нужны на развитие? – возмущался он. – За все годы, которые я Свердловской областью руководил, ни одного шпиона не поймали, а жрали в три горла!

Террористическими веяниями, согласно своей юрисдикции, занимались чекисты, но раздутый штат их департамента, ведавшего проблемами организованной преступности, маялся бездеятельностью. А потому по решению сверху к нам были прикомандированы опера с Лубянки: дескать, хоть в рейдах совместных пускай поучаствуют для поддержания формы, рассмотрят ваши ситуации с точки зрения собственных интересов – может, нароют что-либо толковое…

В моем отделе постоянно отирался некто Латвиненко, пришедший в ГБ из конвойных войск и крутившийся среди нас явно с коммерческими целями. Этот тип вызывал у меня настороженность и омерзение провокационностью, жадностью и абсолютной беспринципностью своей натуры, однако отношений с ним я старался не портить. Во-первых, он спелся с помощником генерала Соколовым, числящимся на оперской должности в моем отделе и причастным к множеству тайных делишек шефа; во-вторых, подвизался на услугах у олигарха Сосновского, кого с Решетовым связывали теснейшие деловые и политические интересы. Встань я поперек им – не удержался бы на службе и дня. Кстати, еще три столпа сегодняшней империи – Ходоровский, Гуслинский и Волоколамский – активно финансировали нашу контору. И не только с целью защиты своего бизнеса силами управления. Они ставили на Решетова, как на фигуру, способную выбиться в преемники высшей власти. И против такого альянса рыпаться не приходилось, хотя я, как и любой нормальный русский человек, без всяких сомнений понимал безоглядную паразитическую порочность этих типажей, ничего общего с интересами и болями моей страны не имевшими. И вопрос: кому же служит управление? – начинал неприятно меня удручать. И мой прежний пыл потихонечку истачивался зародившимся скепсисом. Утешало одно: с бандитами на своем уровне мы все же боролись, и боролись небезуспешно.

Опер по особым поручениям из нынешнего ЧК Вадим Тарасов, попавший в госбезопасность из ГРУ и временно осевший у меня в отделе, сразу же приглянулся мне. Это был статный парень: высокий, плечистый, с гибкой пластикой прирожденного гимнаста, волевым лицом со шрамом, пересекающим щеку, и высоким, абсолютно правильной формы лбом. Ощущение могучей внутренней силищи, исходившей от него явно и непринужденно, порой завораживало.

Он не допускал ни малейшей небрежности в одежде, щеголял в дорогущих костюмах и изящных штиблетах, нося в заплечной кобуре неуставной «ТТ», а в пристежке на голени – малышку «Вальтер ППК». Это был боевой опер, прошедший Афганскую войну, с орденами Красной Звезды и Красного Знамени, но и не успокаивающийся и поныне: он то и дело вылетал в Чечню на боевые операции и засиживаться в кабинете не любил. Между нами сразу возникла взаимная симпатия и доверительность. Да и мои опера приняли его в свой круг, отдавая должное напору и смелости его решений, абсолютному бесстрашию и мгновенной реакции на любую закавыку в общей работе.

Вероятно, подметив наши укрепляющиеся с Вадиком отношения, после очередного совещания у Решетова шеф нашей внутренней безопасности, седовласый умудренный полковник, отчего-то с первых дней расположившийся ко мне, доверительно отведя меня в уголок приемной, на полушепоте произнес:

– Юра, осторожнее с этим Тарасовым, прошу тебя…

Зная о взаимном недоверии милиции к госбезопасности и о возможных провокациях, я встрепенулся:

– А что такое? Подставит?

– Там… полная беспринципность! – донесся ответ. – Этот… если надо убить, так ухом не моргнет… В кровище по макушку.

Я кивнул на раскрытую дверь приемной, в чьем проеме виднелся широкий, застланный по плинтусы узорчатой ковровой дорожкой коридор, по которому удалялись в кабинеты отсовещавшиеся соратники:

– А тут что… другие?

– Ну… – неопределенно отозвался он. – Грехов у всех много. Но откровенных убийц у нас… наперечет, я бы сказал…

Вот так да! Я говорил шутя, а он-то – всерьез… И с кем же я работаю?

– Я понял, – сказал я, всем видом дав понять, что уважительно вник.

– Вот и смотри. Заведет в историю – не отмоешься.

Поразмыслить над словами многоопытного особиста я не успел, отвлек телефонный звонок. Как и чувствовал – Дима!

– Мою квартиру слушают, я уверен, – донесся до меня его трагический шепот. – Был у меня тут разговор с женой по одному поводу, и тут же конкретно отзвонили на предмет услуг… Это не совпадение! Прошу срочно проверить. Мне каждый раз приходится выходить с телефоном на лестничную площадку. Про секс даже не говорю. Я под микроскопом врага. У меня стресс, б…!

Шизофрения! Я бы так и озвучил этот факт, но тут же вспомнился «Мерседес», ежемесячное вспомоществование, и чувство долга перебороло искренние эмоции.