— Осторожно! — услышал я задыхающийся крик Шун, бежавшей чуть позади справа, и тут же прямо передо мной из-за деревьев вынырнула плотная темная масса. Я едва успел притормозить и свернуть влево, но неразличимое существо — ком черноты — снова оказалось на моем пути. Я кинулся вправо, услышал где-то сзади вскрик Эхуаня и выскочил на залитую лунным светом дорогу.

Несколько минут я стоял, тяжело переводя дыхание и вглядываясь в темноту, но цилинь, внезапно возникший из мрака и так же внезапно исчезнувший, больше не появился. Лес, совсем недавно наполненный шорохами, вскриками и топотом ног, стих словно по волшебству. Я стоял один на пустынной заброшенной дороге, и на миг мне показалось, что не было никогда в моей жизни ни Шун, ни Итсу с Эхуанем, да и сам Город Желтой Черепахи не более чем плод моего воображения. Мне представилось, что стою я не в диковинном, а в самом обыкновенном лесу, под Хачинском, около вымирающей деревни Шишовичи, куда не раз выбирался с друзьями за грибами, и окружают меня не исполинские давадары — и название-то какое идиотское, — а обычные сосны. И вот-вот на дорогу выйдет Сашка Виллер с пустой корзинкой в руках и начнет гундеть, что зря он с нами связался: и грибов тут нет, и место это слишком близко от города, да и год нынче неурожайный. И я, чтобы поскорее увидеть этого разгильдяя, прижал копье к груди и, приложив рупором ладони ко рту, крикнул:

— Ау-у-у!

Из леса, словно дожидавшаяся моего крика, выскочила Шун, за ней Эхуань, а затем Итсу.

— Дорога! Я не надеялась, что мы к ней выйдем. Теперь до рыбаков путь прямой.

— Да, от цилиней мы ушли…

— От этого не уйдешь.

Голос Итсу зловеще прозвучал в ночной тишине. И, словно в ответ на его слова, позади нас послышался шорох, на дорогу выкатилось нечто бесформенное и двинулось по направлению к нам.

— Бежим! — крикнул Эхуань.

— Бежим, — эхом отозвался Итсу, и мы побежали по дороге.

Существо, прозванное Ночным Ужасом или Зрящей Плотью, скорее удивило, чем испугало меня. Больше всего оно напоминало раздувшуюся трехметровую говяжью почку. Слепленное из нескольких матово поблескивающих кожаных мешков, оно казалось крайне нелепым, может быть противным, но совсем не страшным. Не было у него ни рогов, ни шипов, ни зубастых челюстей, ни клешней или когтистых лап — словом, никаких внушающих ужас атрибутов.

Долго бежали мы по лесной дороге, но каждый раз, когда мне казалось, что уж теперь-то нелепое создание наверняка отстало, и я оборачивался, чтобы удостовериться в этом, оказывалось, что оно следует за нами на прежней дистанции. Я не мог понять, как оно передвигается — катится или переливается, однако постепенно у меня создалось впечатление, что это неуклюжее на первый взгляд существо может развить и большую скорость и сейчас, как и тогда на поляне, вовсе не стремится поскорее нас схватить, а выполняет некий ритуал.

Невольно мне вспомнилось, что когда-то одним из любимых блюд корейцев была собачатина, причем убивать собак полагалось палками и обязательно долго, чтобы те перед смертью помучились. Якобы тогда кровь их насыщается адреналином и мясо становится особенно нежным. Не этим ли объясняется поведение Зрящей Плоти? Может быть, она тоже гурман и все еще не слопала нас исключительно из гастрономических соображений? От подобных предположений ноги мои сами собой стали двигаться быстрее, хотя прежней уверенности, что нам удастся избежать стычки со Зрящей Плотью, у меня уже не было.

Первым начал замедлять бег Итсу — ноги его заплетались, несколько раз он запинался на ровном месте и, если бы мы не поддержали его, наверняка бы упал. С бледного лица юноши струился пот, сквозь повязки на теле проступили кровяные пятна. Он бежал все тише и тише и наконец остановился и прохрипел:

— Бегите, я попытаюсь задержать цилиня.

— Нет уж. Дигуан, дай мне твое копье. — Эхуань протянул мне свой обломок и принял мое копье в здоровую руку. — Вы с Шун держитесь сзади — вашим оружием много не навоюешь. А еще лучше — бегите вперед. Мы вас догоним.

— Зрящей Плоти не нужны все. Ей хватит одного, — словно в забытьи пробормотал Итсу. — Отходите. Дигуан, береги Шун.

Цилинь ни на секунду не замедлил своего движения, он катился прямо на нас: безглазый, безрукий, молчаливый и, казалось, ко всему равнодушный. Мы с Шун невольно попятились.

Когда до Зрящей Плоти оставалось всего десятка полтора шагов, Эхуань откинулся назад и изо всех сил метнул копье. Оно врезалось прямо в складки между кожаными мешками и исчезло, словно растворилось. Цилинь как ни в чем не бывало продолжал приближаться. Я растерянно вскрикнул. Эхуань, оставшийся безоружным, сделал шаг назад, а Итсу, выставив копье, ринулся на противника.

Все произошло мгновенно. Кожаные мешки раздвинулись, словно принимая Итсу в свои объятия, и тотчас снова сдвинулись, поглотив юношу. Словно ничего не заметив, цилинь прокатился еще несколько метров и замер.

Мы, не двигаясь, смотрели на безмолвную безликую коричневую массу, в которой только что исчез наш товарищ, и даже крик ужаса не мог разомкнуть наших уст. Лицо Шун исказилось: казалось, еще минута — и она в голос разрыдается, но девушка не издала ни звука, и в глазах ее не было слез.

* * *

Солнце было уже низко, когда мы подошли к деревне Трех Лун и остановились, разглядывая крытые тростником хижины и суетящихся возле них людей.

— Жареной рыбой пахнет, — сказал я, чувствуя, что рот наполняется слюной.

— Дошли, — вздохнула Шун и попыталась привести в порядок свое сильно изодранное платье. После гибели Итсу она едва ли произнесла больше десятка фраз.

— Не будем задерживаться. Как бы нас не заметили здесь и не приняли за соглядатаев, — хмуро бросил Эхуань и двинулся к деревне. Чем ближе подходили мы к цели нашего путешествия, тем мрачнее он становился, а на мои вопросы лишь отмалчивался.

Опираясь на обломок копья, как на трость, я медленно похромал за товарищами. Несколько часов назад при переходе через овраг я подвернул ногу, и теперь она вспухла и отчаянно болела. Остаток пути показался мне бесконечно затянувшимся кошмаром, однако я хромал из последних сил, не желая подводить товарищей, надеявшихся еще засветло попасть к рыбакам. Теперь можно было не спешить, я значительно отстал от них и вошел в деревню, когда вокруг Шун и Эхуаня уже начала собираться толпа.

Рыбаки даже внешне сильно отличались от жителей Города Желтой Черепахи. Все они, даже высокие, производили впечатление приземистых крепышей, были ширококостными и загорелыми почти до черноты. Темные, наполовину прикрытые тяжелыми веками глаза их казались маленькими на круглых, скуластых, обожженных солнцем и задубевших от ветра лицах. Они смотрели на нас с любопытством, которое у одних смешивалось с симпатией, у других — с удивлением, у третьих — с явной неприязнью. Обрывки грубого холста едва прикрывали их коричневые тела, дети же, составлявшие чуть не треть народа, собравшегося на круглой деревенской площади, бегали вовсе нагишом.