— Почему это моя?

— Ну уж это-то ты уж брось, что я, слепой, что ли?

— А мне скоро ходить можно будет. Ирина Петровна вчера говорила.

— Это дело. Надоело небось в палате-то тухнуть?

— Надоело.

— Ничего, мумии нашей хуже. Не видит ничего, не слышит, словно живого в гроб положили.

— Может, он вообще в сознание не приходит, зря, что ли, его всякой дрянью колют?

— Да нет, что-то он чувствует. Иногда и смотрит осмысленно. Помнишь, про портфель свой спрашивал? Беспокоит его, видать, что-то.

— Да. Да разве может такое быть, чтобы человека ничего не беспокоило? Это уж тогда и не человек вовсе будет.

— Точно. Ну ладно, отдыхай. Пойду ребят из третьего отделения в козла сделаю, появился там один мастак.

* * *

— Берегись! — крикнул Эхуань, бронзовым изваянием застыв посреди тропы. Я отшатнулся, выставив перед собой копье и отчаянно вертя головой в разные стороны в поисках опасности.

— Что случилось? — выглянула из-за моей спины Шун. В руках ее блеснул обнаженный клинок.

— Не знаю, — сказал я, постепенно успокаиваясь. Эхуань стоял по-прежнему неподвижно, и, значит, тревога оказалась ложной.

Итсу тенью скользнул мимо нас. Копье его мелькнуло в воздухе и исчезло. Секундой позже Эхуань ничком рухнул на тропинку.

Мы с Шун бросились к упавшему, но меня остановил крик Итсу:

— Дигуан, копье!

Я протянул ему оружие, он принял его левой рукой и тут же отпустил:

— Не надо, я уже его прикончил!

Шун склонилась над Эхуанем, а я последовал за Итсу, выскочившим на тропинку и разглядывавшим что-то у своих ног.

— Что это было?

— Цилинь Гуая — Убивающий крылом. — Итсу указал на толстую двухметровую змею, из спины которой торчало копье. Тварь была еще жива — желтовато-серое чешуйчатое тело вяло извивалось, челюсти с мелкими треугольными зубами судорожно щелкали, но глаза уже прикрыли кожаные щитки.

— Убивающий крылом? Где же у него крыло?

Итсу рванул копье, гадина дернулась и затихла.

Юноша склонился над ней, что-то подцепил копьем, и тотчас веером за головой чудища раскрылись два небольших крылышка, внутренняя сторона которых была покрыта ярким черно-белым узором.

— Да…

— Пойдем посмотрим, что там с Эхуанем, — предложил Итсу, равнодушно взглянув на отвратительную тварь у своих ног.

Перевернув Эхуаня на спину, Шун массировала ему виски. Итсу опустился рядом и начал помогать ей, выискивая на голове пострадавшего какие-то лишь ему известные точки.

— Все в порядке, — наконец произнес он, поднимаясь с колен, и действительно — через несколько мгновений Эхуань открыл глаза.

— Цилинь Гуая? — спросил он слабым голосом.

Итсу кивнул.

— Я не успел бросить копье.

— Да, но ты успел предупредить нас, прежде чем он заворожил тебя.

— А как он завораживает? — не утерпел я.

— Быстро-быстро машет своими крыльями, — а человек, глядя на них, забывает себя, и тогда змей пожирает его, — объяснил Итсу.

— Гипнотизирует крыльями… Так вот почему на них такой странный рисунок… А летать он не может?

Шун хихикнула.

Итсу покачал головой.

— К счастью, ни один цилинь не умеет летать.

— Да откуда вообще эта дрянь здесь взялась, неужели тоже из Лабиринта?

— Говорят, Лабиринт не только меняет облик людей, но некоторых из них превращает в цилиней и бифэней, — сказала Шун, помогая Эхуаню подняться на ноги.

— Людей — в таких чудовищ?! Не может быть!

— Так говорят. Кто проверит, правда ли это? Раньше, до того как гора Черепахи стала Лабиринтом, этих тварей здесь не водилось.

— И зная это, люди идут в Лабиринт? И не боятся превратиться в губителей кораблей и лесных чудовищ?

— Чего же бояться? Наверно, многие даже мечтают о таком превращении. Из жалкого человечка стать Льюно-сие — Сжигающим взглядом, или Зрящей Плотью — Ночным Ужасом. Это ли не исполнение мечты о всепобеждающем бессмертии?

— Тс-с! Не называй имен! — шепотом попросил Итсу.

— Зло притягательно, а торжествующее, безнаказанное зло привлекательно вдвойне.

Я прикрыл глаза. Неужели это возможно? Неужели Лабиринт, Утешитель печальных, Исцелитель горюющих — это одновременно Истребитель людей и Прародитель чудовищ? Горе мне, горе! Прав был Александр Виллер — горе и радость неразделимы, грусть и печаль — родные сестры, сиамские близнецы и друг без друга не живут!

Разве мог я предположить, что среди десяти молящих о спасении их разрывающихся от горя сердец, среди сотни пришедших с тем, чтобы я отер слезы их печали, найдется один, который потребует убить в себе жалость, и другой, которому не нужен стыд, и третий, для которого совесть стала непосильным грузом. А они найдутся. Мы не можем радоваться жизни, скажут они, помоги нам! И я не смогу отказать, потому что если можно лечить одних от памяти, от печали по родным и близким, от горя, то почему бы не освободить других от осложняющего жизнь стыда, милосердия, от совести?

«Убить человека можно разными способами, но ты придумал самый изуверский. Отрава у тебя упакована в столь красивую обертку, что отказаться от нее будет трудно даже знающим, как она ядовита» — так сказал Сашка Виллер, и ни наша старинная, еще со студенческой скамьи, дружба, ни перспективы получения высокого оклада и ведомственной жилплощади не заставили его дать согласие на разработку моей темы. Ведь я не предлагал ему заниматься сигма-блоками, а просил только разобраться в проблеме П-волновой модуляции. Как же мог он предвидеть, что из всего этого вырастет Лабиринт?..

— Дигуан! Дигуан, очнись, пора в путь!

Я открыл глаза. Сумрачный лес шумел над моей головой. Еле различимая тропинка терялась среди мшистых холмов, ее перегораживал отвратительный труп цилиня Гуая, бывшего некогда человеком. Веерообразные крылышки за его спиной были раскрыты и напоминали листы бумаги, испещренные диковинными формулами. Теми самыми формулами, которые я, мучаясь от бессонницы и одиночества, выводил в глухой тишине своей холостяцкой квартиры.

* * *

Несмотря на мрачные пророчества Итсу, ночь прошла спокойно. Мне, правда, еще не доводилось спать на деревьях, и выспался я скверно, однако был благодарен судьбе за то, что избежал встречи с ночными цилинями, которые, по уверениям моих спутников, были наиболее опасными и практически неуязвимыми для нашего оружия.

Лес изменился: вместо мшистых прогалин нам все чаще попадались светлые поляны, поросшие густой темно-зеленой травой. К середине дня стали встречаться и фруктовые деревья, казавшиеся кустиками рядом с гигантскими давадарами, покрытыми мягкими длинными иголками. По сравнению с неохватными стволами этих никогда не виданных мною исполинов, напоминавших колонны циклопического храма, даже самые крупные фруктовые деревья выглядели карликами. Мы приветствовали их радостными возгласами — ведь остатки съестных припасов, предусмотрительно заготовленных Эхуанем на случай побега, были доедены нами вчера на дневном привале.