Колокольный звон отчего-то стих.

Над дорогой грохотало и бухало, не хватало только молний.

Илья перестал свистеть, выдернул пальцы из ушей, заткнул Соловому пасть и приподнялся на санях. Огляделся по сторонам.

– А вот кому волота!!! – взревел он. – Подходи, кто не обосрался!!!

Желающих не нашлось.

Из города вырвался богато одетый всадник на белом коне. Проскакал по дороге, спрыгнул у саней и, не обращая внимания на Солового, сгреб Илью в медвежьи объятья.

– Вернулся, Ульф. Вернулся, брат. Живой.

– Я привез тебе разбойника, Торбьёрн. Я же обещал.

– Вижу, – Добрыня одной рукой поймал за повод своего жеребца, рвущегося от саней в поле. – Помнится, я говорил – не надо. Хватило бы и головы.

– Надо, – твердо сказал Илья. – Пускай князь его казнит.

– Великий князь наш и благодетель несколько раздосадован. Ты со своим йотуном испортил ему праздничную обедню.

– Сильно испортил? – осторожно спросил Илья.

– Звонари удрали со звонницы. Ну и… – воевода рассмеялся. – Ой, не могу… Мы в Десятинной церкви стояли, там слышны были одни колокола. Вдруг перестали, значит, пора службу начинать…

– Ну чего, чего?

– Отец Феофил только рот открыл – и тут за стеной ка-ак грохнет!

– И?..

– Упал с амвона.

– Ай, как нехорошо.

Добрыня, все еще посмеиваясь, оглядел Солового.

– Таких больших не бывает, – заявил он. – И масть удивительная. Сразу видно, не местный, пришлый издалека. Надо содрать шкуру и сохранить, а то время пройдет – и никто не поверит. Запамятуют с перепугу.

Соловый, будто почуяв, о ком говорят, фыркнул.

– Но! – прикрикнул воевода. – И как ты его?..

– Бревном зашиб. Теперь в дружине смеяться будут. Петровичи уже смеются, – наябедничал Илья.

– Я им посмеюсь! – пообещал Добрыня.

– Не надо, Петровичи хорошо помогли.

Добрыня прищурился:

– И сколько йотунов они побили?

Илья спрятал глаза:

– Двух.

– Самых малых и глупых?

– Нет-нет! – запротестовал Илья. – Один был такой быстрый, что братья его вдвоем насилу уложили!

Добрыня расхохотался в голос.

Подъехала охрана воеводы, заключила сани в кольцо, одерживая взволнованных коней.

– Вот, учитесь, – сказал Добрыня. – Какое чудище Илья Урманин добыл. Не брала разбойника ни сталь, ни кость, и тогда храбр победил его по-нашему, по-русски! Зашиб бревном!

При упоминании бревна Илья передернулся.

– И детям расскажите, и внукам, если доживете, на что способна храбрая русь, – продолжал Добрыня. – Ну, тронулись. И держите строй. Никого к саням не подпускать, если только я не позволю. Микола!

– Я! – парубок залился румянцем. К нему еще никогда не обращался никакой воевода, а тут главный на Руси сам позвал, да по имени.

– Сзади.

Добрыня выехал сначала вперед, но там ему показалось скучно, он вернулся к саням Ильи, смиряя попытки коня убраться от Солового подальше.

– Воеводе тут не по чину, – заметил Илья.

– Ха! Сегодня тебе по чину первым ехать… Сам тебе хвалу вознесу перед всем стольным градом, понял? Заслужил, храбр.

Илья смущенно потупился.

Добрыня все поглядывал на Солового.

– А хорошая могла бы выйти шуба! – сказал он наконец. – Если эту шерсть отмыть как следует, почти золотая будет. Длинная, мягкая, прямо как у откормленного козла.

– Мне Денис сказывал, греки раньше таких соловых добывали. В Колхиду за ними ходили. И звали их шкуры – золотое руно.

– Какой Денис? Бродячий монах, Дионисий? Ну до чего же греки врать горазды – прости, Господи! Золотое руно! В золотое руно верю. В то, что греки его добывали, не верю. Тогда бы они нас били, а не мы их!

– Однако все священники у нас греки, – ввернул Илья. – А не наоборот. Во! Придумал. Я про золотое руно отца Феофила спрошу.

– Священники будут свои, дай срок. Пока ты на Солового ходил, великий князь наш и благодетель основал в Киеве духовное училище для нарочитой чади. Выпестуем святых отцов! Самых лучших! А отца Феофила спрашивать про йотунов бесполезно, у него один ответ: в Греции все есть…

Последние слова Добрыни потонули в рукоплесканиях и приветственных возгласах люда – въехали в городские ворота.

Киев встречал победителей шумом, гамом, веселыми нетрезвыми лицами. Сразу за воротами отдельно от толпы кучковались гости. Ради них Добрыня остановился – пусть вдоволь насмотрятся на разбойника, из-за которого пришлось ждать открытия торгового пути. Пусть осознают, запомнят и другим расскажут, как страшна была угроза и как ловко расправилась с ней киевская дружина.

– Путь свободен! – провозгласил Добрыня. – Разбойник схвачен! И это сделал киевский храбр Илья!

– Только не надо про бревно… – шептал Илья, будто заклиная воеводу.

Соловый дрыгался, урчал, сопел и пытался сквозь вожжу в зубах плеваться. Ему было страшно.

К саням подошел варяжский гость, весь в золоте, со шрамом на щеке и переломанным носом. Из-под плаща выглядывала рукоятка дорогого меча. Бывалый vikingr, подавшийся в торговцы ради долгой жизни. Варяг снял с пояса меру для ткани и хладнокровно, как товар, промерил Солового с ног до макушки. Покачал головой, уважительно зыркнул на Урманина.

– Я… расскажу… всем… в Тунсберге… – донеслись до Ильи слова на языке его детства. – Ты… воин… равного… нет.

– Благодарю… тебя… – выдавил Илья, чувствуя, что краснеет.

– Расскажи всем, Велунд! – крикнул Добрыня. – Пусть знают, какие храбры служат Киеву! Эй! Тронулись!

Неподалеку толклись братья Петровичи, растерянные и злые. Сунулись было к воеводе, распихивая конями толпу, но стража деловито оттерла братьев.

– Эй! – позвал Илья. – Петровичей забыли!

– Лука! – рявкнул Добрыня, не оборачиваясь.

– Здесь мы! – обрадовался тот.

– Сзади!

Петровичи, одинаково поджав губы от обиды, кое-как втерлись между санями Ильи и Миколы. Добрыня коротко оглянулся. Похоже, ему доставило бы удовольствие повторить «Сзади!» и загнать братьев в самый хвост, но он только криво ухмыльнулся.

Маленький обоз со знаменитым воеводой во главе и знатной охраной по бокам свернул к княжему терему. А вокруг бурлил и восторгался Киев. Илья знал, что здесь много разного народу, но не видел раньше, сколько именно. На улицы повысыпали все от мала до велика и стояли плечом к плечу, не чинясь, вольные и холопы, дружинники и люд, бабы, дети, христиане, магометане, жиды… Сегодня они были вместе, едины как никогда.