— Садитесь, товарищ Манев!

Я молча сел, стараясь отдышаться. Только сейчас осознав, что, поднимаясь, не просто быстро шел, а бежал по лестнице.

— Вы чем-то, кажется, расстроены? — сочувственно сказала она.

— А что, заметно?

— Да на вас прямо лица нет. А может, вы чем-то напуганы?

Она говорила как-то необычно мягко, ласково, дружелюбно.

— Да, немного.

— И что же случилось?

— Мы летали! — выпалил я. — Доротея и я.

Сейчас я отдаю себе отчет в том, что в моем голосе, очевидно, прозвучала злость, даже ненависть. Но я никак не ожидал, что мои слова произведут на нее такое сильное впечатление. Ее мягкое восковое лицо с выражением безмятежного иконописного спокойствия мгновенно преобразилось, стало напряженным и озабоченным. Я догадывался, что она испугалась, но старается это скрыть.

— Расскажите подробнее! — сказала Юрукова невозмутимо.

Пожалуй, я достаточно толково рассказал о том, о чем вряд ли можно было связно рассказать. Я кончил, она молчала. Я догадывался, что она напряженно пытается сохранить самообладание. Нелепость того, о чем я повествовал, почти успокоила меня. Но от ее молчания мне стало жутко. Наконец Юрукова подняла на меня спокойный взгляд.

— Прежде всего не волнуйтесь! — сказала она ласково. — Вы абсолютно нормальны, никакая опасность вам не грозит!

— Нормальные люди не летают! — сказал я со злостью.

Никаких доказательств, что вы летали, нет! — продолжала она. — Галлюцинации иногда могут казаться реальнее самой действительности.

— Да, но у меня никогда не было галлюцинаций. У здорового человека не бывает галлюцинаций. Почему у меня вдруг ни с того ни с сего начнутся галлюцинации?

— Вы ошибаетесь! — ответила она. — Вы же знаете, что Доротея — девушка не совсем обыкновенная. Раз она способна читать мысли, то почему бы ей не обладать силой внушения?

Я был поражен, такая мысль не приходила мне в голову.

— Вы считаете, что она меня загипнотизировала?

— Ну, не совсем так. Но что-то в этом роде.

Да, конечно, разве может быть иначе? У меня точно камень с души свалился.

— Вы исключаете возможность полета?

— Не исключаю, — мягко ответила она. — Хотя он представляется мне маловероятным.

— Не исключаете? — почти закричал я.

Мне почудилось, что в ее глазах мелькнула досада. А может, едва уловимое презрение.

— Чего вы от меня хотите? Я могу утверждать то, что мне известно и понятно. Вы вполне нормальный человек, и вам ничто не грозит. Разве вам этого не достаточно?

Да, этого мне было недостаточно. Я продолжал смотреть на нее с недоумением.

— Товарищ Юрукова, вы знаете, что такое гравитация?

— Нет, не знаю! — ответила она сердито. — Даже физики не знают.

— Дело не в определении… А в сути. Вы, вероятно, слышали, какая огромная энергия нужна для того, чтобы вывести ракету на орбиту?

— А вы считаете, что человечество знает все о так называемой энергии?

— Я вас не понимаю.

Юрукова нахмурилась.

— Товарищ Манев, научно доказано, что есть энергия, присущая только живой материи, — сказала она. — И ее нельзя объяснить никакими известными нам законами физики.

Эта женщина была, по всей вероятности, не в своем уме. Или ничего не смыслила в своей профессии. Неужели так трудно было заглянуть мне в душу? И просто-напросто успокоить меня. Я не хотел допускать, что я летал — это представлялось мне абсурдным и страшным. Тысячу раз я предпочел бы быть загипнотизированным.

— Вы не должны пугаться этой мысли! — продолжала она. — Не ради установления истины. Но ради вашего душевного здоровья. Я не убеждаю вас в том, что вы летали… это действительно невероятно. Но это не так уж глупо или страшно, как вы полагаете. Мы все еще не знаем ни всех возможностей человеческого сознания, ни того, к чему может привести развитие мыслящей материи.

— Человек не может летать! — произнес я упавшим голосом. — Это не дано людям. Это безумие.

— Товарищ Манев! Зачем вы прикидываетесь дураком? — неожиданно рассердилась она. — Попытайтесь мыслить немного более современно. Это не мистика, не безумие! Это — наука!

На этот раз я промолчал, понимая, что, чем дольше буду говорить с ней, тем хуже для меня. Я вообще не собирался спорить с ней по поводу ее сомнительных научных теорий. Кто-то сдвинул пуговицу силой мысли. Дело большое. Не такой уж я серый человек, чтобы не знать, что такое, к примеру, парапсихология. Но летать?..

— Прекратим этот разговор! — пробормотал я. — Обо мне не беспокойтесь, я как-нибудь справлюсь с собой.

Юрукова деланно улыбнулась.

— Я вам дам таблетки, — сказала она. — Будете принимать их три дня по три раза. Потом опять придете ко мне.

— Спасибо.

— И ни в коем случае не тревожьте Доротею. Не расспрашивайте и не разубеждайте ее. Она, естественно, верит в то, что делает. Сейчас нам не следует ей противоречить. Но если она опять вам предложит летать, то откажитесь, как бы она ни обижалась.

— Будьте спокойны! — неприязненно сказал я.

— А я беспокоюсь! Разве вы не понимаете, почему она проделала именно с вами этот, если можно так его назвать, эксперимент?

— Это меня больше не интересует! — сухо ответил я и вышел.

Домой я вернулся часа в два. Теперь я уже страшился не того, что произошло, а того, что произойдет. Я боялся нашей встречи с Доротеей, самой Доротеи, слов, которые мы должны были произнести. Я испытывал к ней непонятное чувство враждебности. Разве не была она незваным гостем, совершившим грубое насилие над моей личностью и человеческой природой?

Я не стал ее дожидаться. Когда стрелка часов приблизилась к четырем — времени, в которое она обычно возвращалась с работы, — я поспешно сел в машину и погнал ее куда глаза глядят. Заглянул в дневной бар гостиницы «София», выпил сто граммов водки и только тогда набрался храбрости позвонить по телефону.

— Это ты, Доротея?

— Я, Антоний, откуда ты звонишь?

В ее голосе слышалась тревога.

— Из Союза композиторов, — хладнокровно солгал я. — Сижу на заседании. Вернусь часам к десяти. Ты никуда не уйдешь?

— Конечно, нет. Ты же знаешь, что я никуда не хожу.

Я вернулся раньше десяти, ободренный водкой, которую смешал с большим количеством лимонного сока, опасаясь, как бы Доротея не заметила, что я пил. Может, время сотрет что-то у меня из памяти. Но знаю, что до последнего часа мне будет помниться ее взгляд. Что он выражал? Ищу и не могу найти слов для объяснения. Найти слова — значит понять все. Но, видимо, это мне не по силам. В нем читались и надежды, и недоумение, и молчаливый вопрос, граничащий с ужасом.