После полудня к Магалене Меркадо заявилась делегация бастующих. Профсоюзники заносчивого вида в темно-синих костюмах, свежевыглаженных белых рубашках и красных галстуках энергично пробили себе путь сквозь толпу. Светло-коричневые ботинки их аж слепили блеском.

Они пришли пригласить товарища проповедника выступить в большом зале профсоюза. Магалена Меркадо, по-прежнему выполнявшая обязанности пономаря, только что попросила Христа из Эльки, при всем уважении, ей бесконечно жаль, Учитель, но пора бы ему перебраться с благословениями на площадь, а то сумятица у дверей того и гляди распугает ее прихожан.

— Они в аккурат после обеда начинают захаживать.

Христос из Эльки понимающе кивнул. Сестра Магалена совершенно права и да простит она его бестактность. Он поднял руки и призвал тех, кто все еще дожидался беседы, собраться под вечер на площади. Там он произнесет долгую проповедь и поделится соображениями и советами на благо Человечества.

Потом он обратился к портнихе по имени Мерседес Моралес — она все это время не отцеплялась от его туники и умоляла научить заговору, чтобы спугнуть домового ростом с бутылку, который еженощно озоровал и похищал все лоскуты коричневого цвета. Не волнуйтесь, добрая сестра, домовые — они вроде совести: если мы с ними по-хорошему, то и они нам дают вздохнуть спокойно. Надобно по углам расставлять на ночь горшочки с медом.

— А нет меда — угостите его микстурой от кашля.

После чего отошел в сторонку с профсоюзниками и, щурясь от солнца, спросил, на какую тему он должен подготовить речь.

— На тему произвола и деспотизма в трудовой сфере, — отчеканили профсоюзники.

Такая мысль пришла им, поскольку одному товарищу как-то в кантоне Агуас-Бланкас довелось услышать проповедь Христа, касающуюся рабочих вопросов.

— К тому же, — добавил самый высокий, — день сегодня подходящий, не правда ли, товарищ проповедник?

В ответ на недоумевающий взгляд Христа из Эльки собеседник, все время будто обращавшийся к целому собранию, напомнил, что нынче — двадцать первое декабря, годовщина подлого расстрела рабочей демонстрации в школе Санта-Мария в Икике.

— Никак нельзя забывать такую дату, товарищ! — порывисто упрекнул он святого.

Христос из Эльки воззрился на него.

Словно онемел.

Потом запустил пальцы в бороду и, бормоча «двадцать первое декабря, двадцать первое декабря», отвернулся от профсоюзников и подошел к Магалене Меркадо. Вообразите себе, сестра, благословен будь Отец Предвечный, только сейчас он вспомнил, что вчера, двадцатого декабря, когда он чуть было не сдох, как собака, в пустыне, был день его рождения. Зато теперь он понимает, что Отец Небесный послал ему в знаменательный день сразу два неоценимых подарка: спас жизнь и познакомил с сестрой Магаленой.

— Сорок пять мне вчера сравнялось.

Магалена Меркадо ласково обняла его.

— Что ж, с прошедшим, Учитель!

Вечером в здании профсоюза прииска Вошка, украшенном флагами и портретами Луиса Эмилио Рекабаррена, почтили память погибших тридцать пять лет назад в страшной бойне. Художественной программе мероприятия предшествовали пламенные речи рабочих и профсоюзных вожаков, а завершилось все раздачей продуктов, которые в знак солидарности прислали товарищи с ближайших приисков.

В зале присутствовали почетные гости: трое стариков, выживших во время событий в школе Санта-Мария. С застывшими отрешенными лицами они очень прямо сидели в первом ряду, положив шляпы на колени, и наблюдали за сценой. Безразличнее всех вел себя самый дряхлый из троицы, ветеран в черном сюртуке и кургузой шляпе, — он единственный не обнажил головы, ни с кем не разговаривал, совершенно не интересовался церемонией и не аплодировал ни одному номеру программы. Его не тронула маленькая одноактная пьеса, представляющая последние минуты перед расправой. Как и длинное стихотворение Виктора Доминго Сильвы[20] «К знамени», которое дуэтом прочли двое школьников в коротких штанишках, и мексиканское корридо в исполнении подрывника под гитарный аккомпанемент разнорабочего с тоненькими белесыми усами. Его сердце не растопила даже скромная домохозяйка, супруга одного из профсоюзников, голоском евангелического воробушка спевшая «Песнь о мести»[21] («Пампу пою я, землю печали / тягот проклятый оплот / не зеленеют пустынные дали / засуха год напролет»), после чего прослезился весь зал, в том числе ведущий, двухметровый щебенщик с огромными лапищами, облаченный по торжественному случаю во фрак. Речи профсоюзных вожаков также оставили старика равнодушным. Ноль внимания. Ни капли его не взволновало и финальное появление проповедника, который под удивленные детские возгласы и шепот почтительно крестящихся дам поднялся на сцену с достоинством истинного священнослужителя.

Христос из Эльки в помещении совсем не походил на себя же на свежем воздухе. Под открытым небом он проповедовал, словно диковатый пророк, и речи его искрились, как стихи ветхозаветных книг. Под крышей его тон смягчался, смирел, становился более наставительным. Так случилось и на этот раз. Полчаса он с интонациями директора начальных классов плел сдержанный монолог, подсыпая то трудового законодательства (эксплуатация человека человеком), то религиозных воззрений (Бог самолично, может, с нами и не говорит, зато, если присмотреться хорошенько, все кругом говорит о Боге: «Да вот хоть переливы холмов на закате»), то обвинений (про резню в школе Санта-Мария каждый должен помнить и понимать, что убивающий именем родины, Господа или любого общественного строя — никакой не патриот, не верующий и не идеалист, а просто-напросто проклятый убийца), то нравственных изречений («Важно, братья и сестры, не наше страдание, а то, как мы несем его по жизни»), и не забыл вставить парочку практических советов (дорогие сестры, не берите греха на душу — не подрезайте крылья курицам, они, горемычные, тоже имеют право летать; в тысячу раз лучше лишиться курицы, чем впасть в непростительную гордыню и исправлять содеянное Творцом). Закругляясь, Христос из Эльки в почтительной тишине произнес молитву, чтобы трудовое противостояние завершилось благоприятно для рабочих и особенно их близких, которым всегда приходится хуже всех. Вспомнив утренний рассказ Магалены Меркадо, заметил, как было бы чудесно увидеть наконец прииск с новыми нравами. Представьте, братья и сестры, пастырски журчал он, каково жить на прииске, где сеньор управляющий — истинный английский джентльмен, справедливый и беспристрастный; он снимает шляпу при встрече с рабочими и с забавным акцентом гринго учтиво говорит «спасибо-пожалуйста». Начальник сторожевых там — седой старец почтенной наружности, который никого не лупит ремнем, зато раздает детям мудрые советы по примеру дона Педро Агирре Серды, упокой Господи его душу, следовавшего во время нахождения на президентском посту счастливому лозунгу «Управлять — значит обучать». Хозяин пульперии — не прожорливый бабник и выпивоха, а импозантный господин, одетый во все белое; он не только велит продавцам никого и никогда не обвешивать и не обмеривать, но и возрождает добрый обычай одаривать покупателей под Рождество, к несчастью исчезнувший из лавок страны. И наконец, вообразите, братья и сестры, селитряной прииск, где оркестр не носит позорную кличку Литр-Банд, а состоит из членов евангелической конгрегации — поголовно трезвенников, — и после выступления музыканты прямо с эстрады гуськом отправляются к себе в храм, играя и воспевая хвалу Отцу Небесному, а за ними — их жены и детишки.