– Есть одна, – неловко замялся наш директор, выдвигая нижний ящик письменного стола и, недолго в нём покопавшись, протянул ей тоненькую папку. – Но там такая история нехорошая приключилась... в общем, девочка излишне зажатая, замкнутая, плохо контактирует со сверстниками. А дети, они недолюбливают изгоев, вследствие чего временно пострадал её внешний вид. В остальном Кира идеально подходит под ваши запросы.

– Чудесно, – вглядываясь в моё фото, пробормотала Лариса. – Именно то, что надо. Когда мы сможем познакомиться с ней поближе?

Дальше мы дослушивать не стали, побежали что есть мочи на свой этаж. Впервые за долгое время во мне затеплилась искра надежды, согревая собой стылое одиночество. Я готова была землю грызть по первому щелчку этой властной, прямолинейной женщины, лишь бы никогда не возвращаться в обитель, ставшую мне личным адом. В место, которое не прощает слёз, и признаёт исключительно молчание. В место, где ненавидят, калечат, дерутся, в полнейшей тишине, как можно крепче стиснув зубы, чтобы не раздразнить его голод, потому, что оно питается болью.

*Центр временной изоляции несовершеннолетних

Глава 10

Наши дни

Усилившееся жжение размывает картинку давно минувших дней, как отражение в запотевшем зеркале.Творение Антона успело покрыться уродливыми волдырями и от контакта с густым, горячим паром причиняет воистину адский дискомфорт. Да и я тоже хороша, нашла место для посиделок, нет бы лёд приложить или поискать обезболивающее.

Поднявшись с влажного кафеля, стягиваю с ног промокшие чулки, выключаю кран и тоскливо любуюсь разбухшими книгами. Жаль нельзя будет увидеть лицо Антона, когда он их обнаружит. Он разозлится. Очень. Но я к тому времени буду уже далеко. Только радости ни от первого, ни от второго никакой. И чувство гнетущее, будто разбередила старый шрам, обнажив то, что давно отболело. А, если вдуматься, отболело ли? Машинально касаюсь пальцами шеи, чуть ниже линии роста волос и этот жест точно не подвластен моему самоконтролю.

"малышка, будь внимательна, кому доверяешь своё сердце", эти слова будто тайный пароль известный мне одной, напоминают, как больно ошибаться. И надо бы перешагнуть через себя, вывести татуировку, сходить к психологу, возможно, попытаться стереть память...

Да чёрта лысого я это сделаю! Это не то, чего я хочу. Всё не то...

Босиком, скользя мокрыми ступнями по усыпанному щепками и осколками полу, сбегаю от самой себя... к нему. Ложусь рядом, устроившись головой на его расслабленной руке, и прикусываю свою же ладонь, чтоб не завыть. Эту игру я продула давно, еще, когда успела привязаться. Когда рискнула влюбиться, не оставив себе никаких шансов. Когда поверила его словам. А что слова? Сверкающая пыль в глаза, не больше. Сама постоянно твержу себе, как сильно его ненавижу, в то время как на деле прекрасно понимаю, настоящий враг – моя по нему внутренняя, испепеляющая агония.

Бестаев всегда вёл себя так, будто в нём вели борьбу два разных человека. Сейчас это стало даже более заметно: один выхоленный, решительный, непробиваемый, пахнущий хорошими духами, обаятельный Антон. И второй – жестокий, неуравновешенный, терзаемый первобытными инстинктами и в то же время немыслимо ранимый Бес. Пацан, в которого я когда-то имела несчастье влюбиться. Который из них в итоге приручил моё сердце? Не знаю... запуталась. А впрочем, какая разница? Сейчас я прощаюсь с ними обоими.

Как бы ни тянуло остаться, между нами обид – целое кладбище, а на мёртвой земле, доверия не построить. Мне нужно подняться и уйти, так будет лучше. Вернее, хорошо будет исключительно так. Только как себя заставить, если ноет в подреберье, стоит взгляду зацепиться за угловатую линию его скул? Как удержаться, чтоб не очертить их резкие изгибы, скользя пальцами по золотистой коже?

А никак.

И я безмятежно улыбаюсь, оперевшись головой о согнутую в локте руку. Его близость теперь чувствуется иначе. Не припомню, чтоб раньше один вид его ключиц сушил горло ошалелым желанием припасть к ним в поцелуе. Рука сама к ним тянется и шумит в ушах, до того сладко прикасаться к его мерно опадающей груди, покрытой бледными полосами шрамов, гладить вихрь жёстких волос на макушке, царапать подушечки пальцев о лёгкую щетину на подбородке.

Ещё пару мгновений и я исчезну, а он даже не поймёт, что была рядом. Непозволительно близко, бесстыдно воруя его дыхание, срывающееся с приоткрытых губ. Я плавно, мало-помалу склоняюсь. Теперь между нашими ртами считанные миллиметры и, кажется, саму душу сводит, так охота их преодолеть. Об этом ведь буду знать только я. Может, утолю любопытство и освобожусь от его чар? Удостоверюсь, что мой Бес создан из самой обычной крови и плоти и не намешано в нём никакого волшебства. Даже самую капельку.

Я колеблюсь всего пару секунд и затем... отстраняюсь.

Поздний июнь, просунувшись в приоткрытую форточку, обдувает лихорадящее тело ночной прохладой. Он понемногу отрезвляет. Моё к Бесу отношение – неисправность, сбой. Чувствам положено умещаться в специально придуманных для них словах, а не бурлить гремучей смесью из готовности пробить ему череп бутылкой и желания швырнуть к его ногам своё сердце. Правда, с сердцем я немного погорячилась, оно давно уже там.

Из комнаты выхожу не оглядываясь, крепко прижимая к груди сумочку. Заглянув повторно в ванную, прячу в неё же подобранные чулки с целым веером зацепок. В последнее время она всё чаще выполняет функцию мусорного пакета. Уж не потому ли, что и жизнь моя безнадёжно увязла в грязи? Да так, что скоро будет ни вдохнуть, ни выбраться.

В прихожей натыкаюсь на зеркальный шкаф-купе, единственную стеклянную поверхность каким-то чудом избежавшую погрома. Неплохо бы и её разбить, но злость ушла, прихватив заодно и последние силы. Всё на что я способна – смотреть на своё растрёпанное отражение, поражаясь несвойственному мне внутреннему сиянию. Неудивительно, что он меня так и не узнал. Близость Беса будто вдохнула в меня жизнь. Тронула румянцем бледные щёки, выпрямила осанку, зажгла в глазах незнакомое пламя, и, самое пугающее – разбудила в теле небывалый голод, который скручивает низ живота, будто прачка мокрое бельё, стоит вспомнить, что он рядом. Только этого мне не хватало...

На тумбе, рядом с пуфом лежит связка ключей и тюбик дорогой помады, от вида которой меня прошибает ознобом. Я и забыла, какого это, ревновать Антона. Как в юность вернулась: снова давлю в себе эту выматывающую жажду безраздельного обладания, задыхаясь от собственной ненужности и отсутствия каких-либо прав на него. Кем я была ему? Забитой девчонкой, напоминающей погибшую сестру, никогда кем-то больше.