восхищался образованной и талантливой воспитательницей, что проглядывает даже в интонации его мемуаров:

Как она попала туда – я так и не успел ее расспросить, хотя имел возможность. Думаю, муж ее погиб на фронте или его посадили. Но, видимо, числилось за ней тоже по тем временам что-то заслуживающее внимания властей. Она была скрипачкой, прекрасно знала литературу. А ее мама жила долгие годы в Германии, знала многих людей из другой эпохи (кажется, она говорила про Радека), владела немецким. У Людмилы Марковны было двое детей – Миша и Наташа. Как она справлялась с трудной, почти деревенской жизнью – не представляю. Библиотека у нее была большая. Помню ее дом на взгорке. Конечно, она просила кого-то попилить дрова и, может быть, чем-то еще помочь, но в основном все делала сама. Она все умела: рисовала, прекрасно вела художественную самодеятельность, ставила фантастические спектакли.

Больше всего остального в память воспитанников врезалась постановка «Конька-Горбунка», показавшаяся им невообразимо феерической. Главную роль там исполнял Юра Мальцев, а Юра Гусман играл «кого-то из царской челяди».

В отличие от Людмилы Марковны, ее коллега Анна Николаевна Варакина не была натурой артистической, однако и ее Ларин относил к числу «выдающихся воспитателей»:

Анна Николаевна на моей памяти всегда носила гимнастерку. Кажется, у нее было педагогическое образование. Она если и не окончила, то училась в пединституте. Не было у нее таких талантов, как у Людмилы Марковны, но она была очень справедливая. Все это нам было заметно.

Некоторые обыденные сцены с участием двух этих воспитательниц предстают в пересказе едва ли не идиллическими:

Они с Людмилой Марковной поочередно в зимние вечера читали нам какие-то интересные книги. Мы садились зимой у голландской печки. А поздней осенью, когда еще было голодно, мы набирали желуди, пекли, они трещали. Вкусно. Что они читали? «Отверженных», «Остров сокровищ»…

Знакомством с образцами мировой литературы и классической музыки просвещение детдомовцев, понятное дело, не ограничивалось. Весьма популярны и востребованы были так называемые монтажи, приуроченные к большим советским праздникам – 7 ноября, 1 мая или 23 февраля. На клубную сцену поднимались человек 30–40, выстраивались рядами наподобие хора и декламировали стихи рекомендованных поэтов – по очереди, каждый свой фрагмент. Вот, скажем, Владимир Васильевич Климов в нашем с ним разговоре сходу и без запинки воспроизвел пару четверостиший, доставшихся ему в ту пору для публичного исполнения. «Встали мы у звонких наковален, прошлое ломали на корню, нам сказал о пятилетках Сталин и повел нас к завтрашнему дню». И еще такое: «До коммунизма, до тех высот, до тех уже различимых лет, навстречу которым идет народ славной дорогой своих побед». Запоминающийся сценический жанр, уклониться от участия в котором едва ли было возможно.

Предлагались и занятия по интересам. Выбор был не то чтобы колоссальный, однако с десяток различных кружков и секций набиралось. Заметным успехом пользовался златошвейный кружок – причем не только у девочек. «Помню, Васька Гусаченко вышил нитками огромную карту Советского Союза, так ее даже отправили в Москву, в музей подарков Сталину», – рассказывает Климов. Но в основном обходилось все-таки без циклопических форматов и столичных амбиций.

Как правило, мальчишки предпочитали спорт; в этой сфере доминировали вольные упражнения на гимнастических снарядах и, разумеется, футбол – вне конкуренции. Команда детского дома имени Рубена Ибаррури брала даже первенство по району. Футбольное поле воспитанники разбили у себя прямо в центральном дворе и гоняли мяч при малейшей возможности, насколько позволяли климат и расписание уроков. Юра Гусман и здесь оставался верен своей любви к футболу, зародившейся еще в Сталинграде, а вот иные атлетические забавы его не прельщали.

Я никогда не был спортивным человеком, хотя очень любил футбол, играл с удовольствием. Но не мог прыгнуть в высоту. Перешагнуть метр в высоту – это все, на что я был способен. Хорошо, что у нас был фантастический преподаватель физкультуры, Владимир Михайлович Толмачев. Он, во-первых, был влюблен в эту физкультуру, но, кроме того, прекрасный, добрый человек. Когда мы в 78‐м году встречались в детдоме, он мне сказал: «Знаешь, Юра, я наблюдал за тобой, когда ты приходил на урок, и иногда мне казалось, что ты голодный или вообще что-то с тобой не так, и мне было трудно на тебя смотреть». Были такие люди, которых мне бы хотелось назвать настоящими. Конечно, настоящие. Он же мог бы и не замечать ничего, а он замечал. Он сделал меня руководителем шахматной секции, хотя не могу сказать, что очень хорошо играл в шахматы в сравнении с другими. У нас были такие асы, как Владик Баринов, у которого был первый разряд.

Шахматы стали для Юры серьезным увлечением. Серьезным не в части даже побед на турнирах и поступательного движения вверх по разрядной сетке (хотя это важно в детстве), а ментально, что ли. Ольга Максакова, жена Юрия Ларина, предполагает, что играть он начал еще до детского дома – скорее всего, первым его учителем стал Борис Израилевич Гусман. А в Средней Ахтубе главным для него наставником в шахматах одно время была Мария Федоровна, дочь директора Кремневой. «Она приезжала на лето в детдом и работала у нас врачом. А все остальное время трудилась замечательная медсестра тетя Шура». Марию Федоровну Юра почитал как умелую, опытную шахматистку и пользовался любой возможностью сыграть с ней партию. Правда, на исход игры могла неожиданно повлиять профессиональная наблюдательность партнера: «Как-то играл с Марией Федоровной в шахматы, она говорит: „Юра, покажи пальцы. У тебя чесотка. Придется тебя в изолятор отправить“. Меня там мазали какой-то серой».

Этот «умственный спорт» вообще пользовался в детском доме популярностью, и можно допустить, что назначение руководителем секции было для Юры довольно существенно с позиции самоутверждения. Но вряд ли сам по себе статус играл определяющую роль: бескорыстная любовь к игре явно значила больше. Ольга Максакова со слов мужа свидетельствует:

Какое-то время он хотел стать настоящим шахматистом, решал шахматные задачи по доступным книжкам, помнил знаменитые партии и знаменитых шахматистов. Лет в шестнадцать понял, что профессионального шахматиста из него не выйдет, но для себя продолжал играть, составлять и решать задачи.

А Владимир Климов рассказывал так:

Юра меня научил играть в шахматы, я даже потом становился чемпионом района, но сам Юра соревноваться не рвался. Когда он поступил в институт, то вскоре приехал к нам – я как раз семь классов закончил. Мы с ним сидели и решали шахматные задачи из областной газеты. Я отправил ответы в газету, написал на конверте оба наших