острым ребрам матери. Ханне приснился сон, до того яркий, что проник в Кроха; он увидел великана в черном, как древесный уголь, костюме, огромного, как Аркадия-дом, величиной в полнеба. Он почувствовал, как его рука, рука Ханны, протянулась, чтобы коснуться набухшего влажного тела. Гвоздь пронзил кожу гиганта, и воздух начал с шипением выходить из него, как из проколотой шины. Человек медленно сдувался, делался дряблым, съеживался. Стал размером с дуб во дворе, потом с Розовый Дударь, потом с Душевую, потом с Хлебовозку. Стал как Эйб, а потом – как Ханна. Лицо у него было пустое, без глаз и рта, как у кукол, которых делают амиши, Астрид однажды принесла их как плату за то, что приняла там ребенка. Костюм, который был на нем, сделался озерцом, а сам он уменьшился до Кроха и не остановился на этом. Стал младенцем, потом зародышем младенца, мясистым шариком в маленькой красной луже.

Наконец шарик лопнул. Исчез.

Крох открыл глаза, и оказалось, что Ханна на него смотрит.

Мой папа умер, прошептала она.

Крох приложил ладонь к тому месту на шее матери, где билась жилка, и она снова уснула.

Теперь солнце робко освещает белые поля. Не успеют они допить кофе, как весеннее тепло растопит снег на крыше обновленного Аркадия-дома, и наст станет хрупким и кружевным.

В окно видно, как Титус Трэшер с печальным лицом идет по Двору. В его руке трепещет телеграмма.

* * *

Ханна вся красная и опухшая. Но невидимые ремни, которые удерживали по бокам ее руки, распались, и теперь ладони ее словно парят. Даже дыхание кажется не таким трудным, а глаза выглядят огромными на лице.

Я в порядке, настаивает она, когда Эйб прижимает ее к себе. Правда-правда. Он целует ее в висок, но лицо у него бледное и недоверчивое.

Они снова стоят у Сторожки, с нетерпением дожидаясь Хэнди, и солнце такое горячее, что снег растаял. С дюжину Новичков ждут на крыльце, это немцы, прибывшие в Аркадию в катафалке, разрисованном страстоцветами; две Беременные обнимают себя за плечи; лохматый Кайфун сердито бормочет что-то, обращаясь к своим шнуркам. Палатка Новичков битком. Хэнди решит, что с этими людьми делать.

Кажется, что он кружит, этот поток радости, над толпой и внутри нее: Хэнди возвращается, Хэнди знает, что делать.

День великолепный, и мужчины, чтобы скоротать время, перебрасываются на прямом участке дороги летающим диском, фрисби. Женщины держатся стайками, обнимают друг друга за плечи или за талию. Дочка Иден – самый новый ребенок, и ее передают из рук в руки, вглядываются в орешек ее лица, по очереди отправляясь в космическое, энергетическое путешествие встречи с новой душой. Китти так взбудоражена, что снимает футболку, и кто-то из парней поодаль подсевшим голосом говорит: Очуметь, – а Китти с легкой усмешкой встряхивает своими штучками, и Крох с внезапной силой поражается, до чего же она красива. С копной стриженых рыжеватых волос и точеным подбородком она похожа на оживший каштан.

Кажется, вечность прошла с тех пор, как три месяца назад Хэнди и его группа “Свободные Люди” уехали в тур. Крох тогда был совсем малявка. Он видит себя в тот день: на полголовы ниже, чем сейчас, а голова пустая, и заполнить ее нечем, кроме обрывочных, раздерганных видений. Он видит свою мать, одинокую на вытоптанной зимней земле, с упертым в дорогу взглядом.

И вот шум мотора, и ревет чья-то труба, и вдалеке, за поворотом, вот он, Синий автобус, и Лайла в вязаном бикини и шейной косыночке, ни дать ни взять девушка с плаката, позирует на капоте. Со стороны водителя Хэнди наполовину вываливается из окна, бибикает клаксоном, из его бороды под Конфуция вырывается крик. Тут и головы остальных высовываются из окон. Двигатель затихает, автобус останавливается, люди в клубах дыма выскакивают из него, все обнимаются, а Хэнди что-то кричит. Позади Синего автобуса с грохотом тормозит автобус цыплячьего цвета, в котором прибыли “Певцы Сирсенсиз”. Они вываливают наружу, достают своих потрепанных уже Адама и Еву, а затем еще две новые куклы, которых сделали в дороге, старикана с бакенбардами и голодного вида женщину в психоделическом платье. К ним присоединились четыре новых кукольника; они поют и звонят в колокольчики, и пение их еще страннее, чем прежде, оно дрожит в воздухе и рвется, так что даже птицы, голосистые от весны, замолкают, чтобы послушать. Когда песня заканчивается, поднимается рев.

Крох видит новых людей, которые вылезают из других машин, разминают конечности, улыбаются: две дюжины новичков, которых Хэнди подобрал на дороге. Один из них говорит: мы собирались на Всемирную выставку в Сан-Антонио, но, чуваки, тут у вас куда лучше… Еще одна из новеньких хлопает в ладоши и запевает. Старые, знакомые аркадцы подхватывают, и теперь все поют “Дом, милый дом”: Средь радостей мира и пышных дворцов все ж больше мы любим родимый наш кров, и в конце все кричат и улюлюкают, а Хэнди вскакивает на нос Синего автобуса с лягушечкой Хелле на плечах. Она обнимает отца за голову и целует, целует его в редеющую макушку. В шляпе из маленькой дочки, в очках, сверкающих солнечным светом, Хэнди начинает один из своих рэпов. Мой добрый народ, мои друзья, мои Свободные Люди, скандирует он. Благословенны мы Великой Добротой мира, что наконец-то мы снова вместе. Крох на руках у Ханны, его рука на ее руке, и хотя все остальные не спускают глаз с Хэнди, Крох смотрит на то, как прежние цветы распускаются на щеках его матери, и это прекрасно так, что почти что невыносимо.

Когда Хэнди заканчивает, Эйб забирает Кроха у Ханны и сажает его себе на плечи, а затем становится на бампер Синего автобуса и кричит: Те, кто остался, приготовили вам подарок. Приготовьтесь к сюрпризу, все те, кто был в турне!

Теперь Арахис и Тарзан выкатывают тачку, которую они украсили гирляндами из весенних цветов и яблоневых веток, сажают в нее Хэнди и во весь опор пускаются в бег, и все бегут рядом и сзади, и по очереди везут Хэнди к круглой гравийной дорожке у подножия того холма, на котором стоит Аркадия-дом.

Такие волны смеха! Такая длинноногая радость! Крох хватается за волосы Эйба, чтобы удержаться на плечах отца, когда тот скачет галопом.

Затем кто-то завязывает Хэнди глаза синей банданой, и на кресле из рук они несут его вверх по ступенькам, несут, а он фыркает от удовольствия.

Эйб распахивает огромную входную дверь, срывает бандану с глаз Хэнди, усаживает Кроха так, чтобы тот вовсю чувствовал тепло и биение сердца своего отца, и поворачивается ко всем, кто собрался на Террасах.