и осознает, что некоторое время уже отмечал этот ритм поверх пения птиц, шума ветра, шелеста листвы. Вертолеты. Они низко летят над деревьями, блестяще-черные и когтистые. Крох видит пилотов в наушниках и мрачных мужчин с автоматами в открытых дверях.

Ветер, поднятый лопастями, брызжет им в глаза, осыпает камешками. Вертолеты пролетают, а Пруд вослед им плещет о берег. Крох вскакивает, и все скопом они грязными тропками, протоптанными по лужайке, мчатся к Аркадия-дому. Крох легко обгоняет всех, хотя Коул тоже бегун. Люди толпятся в дверях Соевого молокозавода, Пекарни, Едальни; головы грибами вырастают из окон и в смущении ретируются. Стадо Кайфунов разбрелось без присмотра Опекунов. Люди толпятся вокруг Террас, особо много их на кольцевой дорожке, и Крох мчится мимо загорелых тел, вил и лопат, грязных ног, телесных запахов, орущей ребятни и младенцев, заходящихся криком в слингах. Почти все аркадцы, девятьсот душ, оставили разнообразные свои занятия и сошлись сюда. Крох в панике ищет глазами Ханну. Найдя – косы двойной короной вокруг головы, чуть раздалась из-за таблеток, хмуро глядит в небо – переводит дух. Ее фартук измазан соей; он берет ее за руку и встает между ней и машинами. Но она кричит “Эйб!” ему в ухо, и вот оно снова, острый камень в сердце, вечная вина: про Эйба он всегда вспоминает потом. Крох оглядывается и видит своего отца в инвалидном кресле на крыльце Аркадия-дома. Тонкие бледные ноги в шортах, щетинистая борода. Эйб в ловушке на вершине скользкого от дождя холма. Если б не Ханна, так бы и сидел там. Крох взбегает к нему. Отец похлопывает его по плечу и говорит: Вот молодчина, спусти-ка меня вниз.

Крох с трудом удерживает инвалидное кресло, когда они скользят по узкой дорожке вдоль лестницы, его жалкие сто фунтов не идут в сравнение с массой и ускорением Эйба, брызги холодной грязи летят в лицо и в голую грудь.

Вертолеты исчезают над лесом на севере, хотя их еще слышно. Перекрывая шум, Хэнди ревет. Он сильно облысел с тех пор, как начались неприятности, и прячет огромный лоб под банданой. Он стоит на террасе, как на трибуне, и обращается к ним.

…они ищут причину, чтобы прикрыть нас, кричит он, а мы такие болваны, что предоставляем им повод. Старый ублюдок Рейган с его гребаной войной с наркотиками, они уже здесь, ребята. Поэтому мы вот что сейчас сделаем, мы пойдем, вырвем эту гребаную траву и сожжем ее. Немедля, сейчас!

Мирный Хэнди, Будда Хэнди, в ярости, с багровым лицом. В воздухе электричество. Крох обнаруживает, что спрятался за кресло отца.

Но узловатое плечо Эйба дрожит под рукой Кроха. Он повышает голос, и мир будто сжимается. Черт возьми, Хэнди, а обсудить? А прийти к согласию? – кричит он. Никакого Совета Девяти? Распорядился, и все? Диктат?

Хэнди ищет глазами Эйба, и когда находит, снимает очки и тщательно протирает их краем футболки. Движения его медленные, обдуманные, и в молчании, которое он установил, люди начинают перешептываться, переговариваться. Но потом Хэнди снова надевает очки, и выясняется, что он чудесным образом переборол гнев. Тело его отмякло, кулаки разжаты, лицо расплылось в прежней притягательной улыбке, которую портит теперь лишь гнилой верхний клык. Изменения вокруг Кроха происходят молниеносно. Он чувствует, как толпа расслабляется, энергия высвобождается, смещаясь в сторону Хэнди.

Отлично, старина, говорит Хэнди своим концертно-громовым голосом. Ты прав. Мы все проголосовали за Совет Девяти, и мне оставили в основном духовное руководство. Но, послушай, в этом деле у меня есть личный интерес. Когда отец Титуса продал нам это место за доллар, в документе указали мое имя. Мартин “Хэнди” Фриис, эту звучную норвежскую фамилию дала мне Астрид, когда мы сошлись с ней. Документ в Библиотеке, хочешь, поди взгляни. Так что, видишь ли, арестовывать все девять сотен битников не станут. Арестуют меня. А я, если ты помнишь, уже свое за всех вас отсидел.

Он переводит взгляд с одного на другого, и когда снова останавливается на Эйбе, оценивая, как приняты его слова, Кроха пробирает холодком общей вины. Пять лет назад федералы обнаружили в Аркадии кустарное производство галлюциногенных грибов, и Хэнди арестовали. Только Гарольду с его гарвардским дипломом юриста удалось вызволить Хэнди.

Скажу вам, говорит Хэнди, что даже семь месяцев в тюряге – это, знаете ли, совсем не развлекательная прогулка. И поэтому я почтительно прошу вас, добрые Свободные Люди, оказать мне услугу, пойти со мной в лес и вырвать всю коноплю, которая у нас там растет, хотя и понятно, что душа обольется кровью видеть, как такое добро пропадет даром. Считайте, что это способ избавить вашего старого духовного учителя от заточки под ребро.

Что ж, он снова завоевал их. Хэнди это легко: внутри него словно тумблер, который он умеет переключать. Аркадцы смеются. Громче всех – Новички, взволнованные тем, что видят легендарного Хэнди таким, каким его теперь нечасто увидишь. Вокруг толпятся верные старые товарищи, по-прежнему влюбленные в него, и, еще ближе, его семья. Лайла и Иеро посмеиваются рядом с Фионой, теперь уже женщиной, она опирается затылком на ноги Хэнди. Айк раздулся от гордости. Лейф, отстраненный, словно инопланетянин, стоит вместе с “Певцами Сирсенсиз”. Эрика нет, он уехал в колледж. Лишь Хелле с серьезным видом сидит на каменной стене террасы, глядя вверх на отца, лицо ее неподвижно, длинный бледный рот сжат в тонкую линию.

Вновь окутанный обожанием Аркадии, Хэнди начинает распоряжаться, как собрать коноплю и сжечь.

Эйб крутит колесо, чтобы повернуться лицом к Кроху и Ханне, и напряженным голосом говорит: Семейное собрание Стоунов. Немедля.

* * *

В комнате Эйба и Ханны на втором этаже Аркадия-дома Ханна закрывает окно. Во дворе возобновились занятия: маленький Питер повторяет что-то на иврите, его наставник Тео стоит футах в пяти от него. Тео кажется безобидным, но в наши дни трудно понять, кто на чьей стороне. В духоте тесной полутемной комнаты к ним доносится вонь Аркадия-дома: пот, лук, сперма, дешевые благовония.

О боже, говорит Ханна. Одеколон из трехсот тел.

Крох смеется, но Эйб говорит, что на шутки времени нет. Ханна, вскинув бровь, берет с тумбочки апельсин, прихваченный с ужина несколько дней назад. От брызг вспоротой кожуры сразу легче.

Да что случилось-то, спрашивает Крох и откусывает заусенец, успокаиваясь от вкуса крови.

Родители на него смотрят. Красавец Эйб, золотистая от раннего загара Ханна. Не надо его вмешивать, Эйб, говорит она. Он еще ребенок, ему четырнадцать стукнуло лишь неделю назад. Она оттягивает руку Кроха ото рта, целует ее и удерживает, чтобы он оставил заусенцы в покое. Ее пальцы в