Сразу скажу, что группа сейчас почему-то закрыта и посмотреть ее материалы нельзя. Возможно, это связано с тем, что расследование в целом состоялось, про Мистера Розовый Фламинго были выяснены все интересующие детали, и он стал известен настолько, что про него даже сделала репортаж газета «Московский комсомолец».

Фан-арт участника закрытого сообщества «Мистер Розовый Фламинго»

Почему он получил такое прозвище? Фламинго – это внутреннее слово сообществ людей с ограничениями физических возможностей, означает человека, у которого нет ноги (так называется один из журналов на эту тему).

Мистер Розовый Фламинго использовал эту метафору на ранних этапах своей попрошайнической деятельности, одеваясь в розовое.

Любопытно, что когда до Мистера Фламинго добрались журналисты, ему стали давать свои прозвища: от Человек-невидимка (из-за того, что абсолютно вся поверхность его тела неестественно покрыта одеждой, как в экранизациях одноименного романа Герберта Уэллса) до Человек-мумия (по той же причине).

Именно второй вариант кажется особенно пугающим. Столкновение с покойником, который ведет себя как живой – вот «нерв» городских страшилок. Самой короткой, но при этом раскрывающей, «сдающей» весь жанр городских крипипаст, является следующая:

А вот случай, произошедший пару лет назад в метро. Чуть за полночь молодая девушка добиралась домой после встречи с подругами.

Вагон мерно покачивался. Оторвавшись от чтения книги, она мельком осмотрелась: женщина, сидящая напротив, пристально смотрит на нее, не отводя взгляда. Было в ее фигуре что-то странное. По обе стороны от попутчицы сидели два старика, один из них дремал. Девушка опустила глаза обратно в книгу. Этот взгляд начинал нервировать: женщина не отрывалась от нее ни на секунду в течение пяти минут.

На следующей станции в вагон зашел высокий парень лет 25, но женщина даже не взглянула на него. Когда поезд наконец-то достиг следующей станции, молодой человек встал, собираясь выйти, как вдруг резко схватил девушку за руку и выдернул на платформу.

Девушка вскрикнула от неожиданности и выдернулась из его хватки. Двери вагона с лязгом захлопнулись, и поезд скрылся в темноте тоннеля.

– Не бойтесь меня. Просто я не мог оставить вас в том вагоне… Неужели вы не заметили, что женщина, которая сидела напротив вас, совсем не моргала? Вероятно, она уже давно мертва, а те двое мужчин лишь поддерживали ее с боков. Страшно даже подумать, чтобы могло случиться, пробудь вы там еще дольше…

Эта история показывает, как страх перед мертвым, перед покойником, совершенно не нуждается в объяснении, это страшно просто само по себе.

Любой страх перед странно выглядящим и ведущим себя человеком можно объяснить через социальную стигматизацию. На бытовом уровне кто-то другой, инаковый, отличающийся создает дискомфорт своим присутствием. Не вписывающийся в обыденность человек вызывает реакцию отторжения, которая рационализируется через опасение.

Социальная стигматизация связана со страхом перед мертвецами.

Существует множество этнографических свидетельств тому, что в народной, традиционно-крестьянской, аграрной культуре к умиранию относятся иначе, чем в городской. Это те данные, которые собираются в фольклорных и этнографических экспедициях, а также встречаются в бытоописаниях прошлых эпох.

Крестьяне гораздо более спокойно относились к собственной смерти. В мир иной отправлялись в присутствии родных и близких, в специальной позе, одежде и с соответствующими, заранее припасенными предметами. Умирающий оглашал свое завещание, совершался обряд причастия и прочее.

Смерть, умирание не воспринимались так трагически, как горожанами. Такое же отношение было и к покойникам. Некоторым объяснением этого может быть наличие строгого ритуала и четкое распределение ролей в деле умирания и похоронном обряде среди общины, которой в городе просто нет.

Однако для этой «традиционной» культуры важен способ смерти. То есть умирание, описанное выше, от старости или продолжительной болезни в окружении близких является естественной смертью, и механизмы взаимодействия с ней ясны.

Важно, чтобы человек не умирал в мучении, был готов к этому.

Здесь есть некоторый парадокс, а также своего рода амбивалентность отношения к этому, потому что значительную часть смертей в таких обществах составляли дети до шести лет и роженицы. Однако их кончина автоматически считалась чем-то естественным.

Смерть неестественная – сопряженная с муками: утопление, пожар, убийство дикими животными или (особенно!) самоубийство – вызывала большое беспокойство, подобные смерти нарушали уклад жизни, в них обвиняли природные явления вроде засух и наводнений. Невозможность совершения правильного обряда выбивает такую смерть из разряда тех, к которым можно относиться со смирением (естественная + дети и роженицы). И именно такого покойника стоит опасаться.

Кроме этого, образ жизни мог сказаться на характере смерти, и это тоже понимали. Соответственно, с настороженностью община относилась к представителям опасных профессий – мельник, кузнец, знахарь. В «группу риска» также входили люди с низким социальным статусом, а еще алкоголики, бродяги и сумасшедшие. Умерев, именно такие люди рисковали стать «плохими» покойниками, и, соответственно, рисковала вся община.

Незамужние, неженатые и бездетные выбивались из общепринятого сценария жизни и тоже подвергались отчуждению, в том числе из-за того, что они рискуют неправильно умереть и стать «неправильными» покойниками – ходить и беспокоить живых.

Таким образом, страх смерти и покойников сильно сопряжен с социальной стигмой. Человек вне сообщества и умирать будет не так, как принято, – страшно, больно, долго и без обряда.

Можно сказать, что в городе неестественным образом умирают все и, соответственно, любой покойник – носитель опасности, потому что умирает в панике.

Фольклорист Сергей Грунтов в докладе «О страхе перед мертвецом» (на конференции «Антропология страха» в Европейском Университете) рассказывает о двойственном варианте страха – страхе умереть самому и боязни мертвеца.

Важно, что страх перед мертвецом даже в живущих старым укладом обществах также не что-то необычное. Он возникает, но также присутствуют и способы бороться с ним – «положить за пазуху земли со свежей могилы» или «подержать покойника за большой палец его ноги» – страх присутствует, но он преодолим.

Смерть – это прямое, безапелляционное столкновение с сакральным. В любой культуре оно так или иначе проходит процедуры преобразования, когда из явления потусторонних, иррациональных сил необходимо сделать ее частью быта. Это столкновение с иррациональным, с которым ничего нельзя сделать и которое необходимо истолковывать. В этом смысле покойник генерирует вокруг себя самые различные обряды.

Это видно хотя бы по тому, что к свежепреставившемуся покойнику и уже лежащему в могиле отношение разное, несмотря на то, что это один и тот же человек, одно и то же тело. С погребением меняется статус. Он уже не такой страшный, с ним, например, можно поговорить при посещении кладбищ.

Соответственно,