отвернулся), и вижу – рука мне зажигалку протягивает. Ну, я короткое «спасибо» бросил, не оглядываясь, и прикурил. Поворачиваюсь, а рядом нет никого. Внимательно смотрю на зажигалку, а эта та самая, что я у «роботов» в гостях обронил. Такие дела…

Странные люди (наряду с «Загробным»!) – одна из самых популярных категорий Мракопедии, что имеет очень весомые объяснительные механизмы.

В моих собственных коммерческих исследованиях, связанных с городом, и, в частности, исследованиях того, как подростки осваивают город, выделяется важный мотив (который фиксируют и другие исследователи, например Мария Осорина в книге «Секретный мир детей в пространстве мира взрослых») – с возрастом дети перестают бояться «страшных мест». Страх остается, но он становится более конкретным и из «мне там страшно, потому что это злое место» превращается в «там могут быть злые/непонятные люди». Это важное осознание, что пространство не злонамеренно и редко что-то скрывает, в то время как у каждого человека есть страшный секрет, который никому не дано разгадать.

Метро, подземные города, уныние. Почему удобный общественный транспорт так давит на психику

Когда подбираешься к теме крипипаст про метро, сразу бросается в глаза странность в распределении локаций. Метро есть почти в каждой столице и во многих крупных городах, но большинство страшных историй, происходящих в подземке или же где она просто фигурирует, – это либо Московский метрополитен, либо Токийский. Даже в англоязычных сборниках историй, коллекциях Subway Urban Legends или Underground Urban Legends все так же – либо про Токио, либо переведенная история о Московском метрополитене. Оригинальной (то есть не локализированной и не общей) истории про метро, например, в Париже или Осло мне не удалось найти ни одной.

Почему возникла такая территориальная диспропорция в распространенности крипипаст про метро, предстоит выяснить будущим исследователям. Я же думаю, что дело в том, что в городах вроде Берлина или Нью-Йорка метро является продолжением улицы, это служебное пространство наземной части города, станции которой называются по наземным топонимам. В Москве же названия станций метро очень часто не связаны с актуальными наименованиями улиц или наземных объектов. Метро в Москве – это отдельное пространство, подземный дворец, который доступен теперь каждому гражданину. Это не просто метафора, именно так задумывалось изначально. Об этом пишет в предисловии к альбому «Архитектура московского метро» искусствовед Ольга Костина:

«Образ социализма (а с самого начала было ясно, что метро наряду с крупнейшими постройками эпохи – Дворцом Советов, каналом Москва – Волга – будет представительствовать за социализм) рисовался как образ праздника, процветания, движения вперед и ввысь». Праздник, свет и бесконечная роскошь – вот каким задумывался проект Метрополитена.

Однако это касается только центральных станций; путешествуя по московскому метро от центра к окраине, мы заметим, как первые «дворцы» и «храмы» сменяются более поздними и более мрачными станциями, и завершается путь типовыми пластиковыми современными платформами. Это связано с тем, что изменилось представление о том, что такое хорошая архитектура и красивое оформление, – об этом будет в завершающей главе этой части. На центральных станциях также бросается в глаза контраст праздничной отделки и будничности вида пассажиров. Особенно ярок был этот контраст раньше.

Так, посетивший Москву в середине 90-х годов американский журналист Кевин Федарко писал так: «Роскошь, подобную той, которой сегодня усердно окружают себя новоявленные бизнесмены, раньше можно было увидеть только в одном месте – в метро. Цветные мозаики, матовые светильники, арки, тоннели, витражи – все это было призвано олицетворять мощь советского государства. На строительство лишь четырнадцати станций ушло мрамора больше, чем на все дворцы Романовых, построенные за триста лет их царствования на российском престоле. Однако сегодня поездка в метро – удовольствие ниже среднего. Куда ни ступи – всюду попрошайки и выпивохи, а переходы превратились в нескончаемые торговые ряды. Подсчитано, что в метро ночуют около 40 тысяч бродяг. Один вид этих бедняг, больных туберкулезом и покрытых незаживающими ранами, вызывает у прохожих отвращение» (Взгляд, 1994, 28 сентября).

Отчего же метро кажется таким страшным и мрачным? Почему такими яркими кажутся предостережения относительно подземки и такими запоминающимися крипипасты о ней?

Я вижу три причины: во-первых, в метро не всегда понятно, как себя вести, во-вторых, оно находится под землей, и в-третьих, оно служит демонстрацией силы государства.

Начнем с поведения. Об этом пишет антрополог Марк Оже в своей книге «Антрополог в метро» – в Парижском метрополитене люди переносят под землю свои привычные «наземные» практики. Возможно, это связано с тем, что метро Парижа – прямое продолжение его улиц.

Уточняют и «локализуют» эту позицию антропологи Александра Архипова и Анна Кирзюк («Опасные советские вещи», 2019), которые, анализируя фольклор о советском метро, отмечают, что метро представляет собой общую, публичную территорию, а следовательно – ничью. То есть, спустившись под землю, человек понимает, что уместнее всего вести себя так же, как на поверхности, но уверенности в том, что для этого замкнутого пространства действуют те же самые социальные правила, что и для открытого, нет. Больше всего это похоже на ситуацию с лифтом, когда, оказавшись в непривычно тесном контакте с незнакомым человеком, мы чаще всего внешне будем игнорировать взаимное вторжение в личное пространство друг друга. Однако внутренне это воспринимается как дискомфорт.

Нащупать границы «комфортности» практик довольно легко. Во многих вузах на занятиях по социальной психологии студентам предлагают проделать эксперимент в духе социолога Гарольда Гарфинкеля: мягко нарушить одно из неписаных правил взаимного игнорирования друг друга в общем «ничейном» пространстве. Например, выглядящему здоровым юноше в таком эксперименте предлагается попросить пожилую женщину уступить ему место. Объектом изучения здесь выступает не поведение пассажиров (в 90 % случаев пожилые женщины встают и уступают место), а чувства юноши. Самое интересное здесь, что расплата за нарушение сильной гендерно-возрастной конвенции приходит мгновенно. Обычно принявшие участие в эксперименте описывают ощущения от него как «самую большую неловкость в жизни», «хотелось провалиться сквозь землю». Стыд, смущение и замешательство – индикаторы нарушения порядка, переступания через прямой запрет. И получается, что, несмотря на отсутствие ясной договоренности (нельзя же считать таковой «будьте взаимно вежливы и уступайте места инвалидам, пожилым людям и беременным женщинам»), социальное регулирование зашито в структуру поведения в метро и кажется очевидным, но только в пограничном случае или в случае нарушения.

Парадоксально здесь то, что прямых запретов и указаний в метро не так много и все они носят чисто технический характер: не прислоняться к дверям, стоять на правой стороне эскалатора (или занимать обе стороны) и не бегать по нему, не подходить к краю платформы. Часто метро коммуницирует с