Как только группа рассредоточилась и взяла под контроль прилегающую к дому территорию и шедший первым номером Илья потянул на себя скрипучую покосившуюся дверь, из дверного проема наружу вырвались, словно пар из бани, клубы белого опиумного дыма. И тут же перехватило дыхание, и на языке появилась терпкая вяжущая сладость.

Картинка глазам предстала еще та — практически пустая нищая лачуга с корявыми, заросшими паутиной серыми, лет сто назад беленными стенами. На широкой заскорузлой от грязи затертой свалявшейся кошме, расстеленной на неровном глиняном полу за очагом, расположилась живописная семейка. Замурзанный и сопливый, голозадый пацаненок в короткой распашонке, лет двух-трех, с рахитичной головешкой и неестественно красными диатезными щеками, сухонькая остроносая бабка в нелепом цветастом платке, широченных шальварах и длинной стеганой рубахе и седобородый старик-доходяга в белой чалме, камисе[46]и партугах[47], похожий на обтянутый желтушной кожей живой скелет. Бабка, примостив под щеку сложенные ладошки, блаженно прикорнула на краешке покрытой жирными черными разводами подушки. А дед был занят тем, что медленно, заторможенно выколупывал из длинной деревянной курительной трубки с ярко-синим пластмассовым мундштуком и массивным черным набалдашником остатки опия.

Никто из них на появление в доме чужаков никак не отреагировал, и стало очевидным, что все они, включая мелкого, — глубоко под кайфом, в капитальном улете, и все происходящее вокруг им в данный момент — вообще по барабану.

— Ё…й кот, — прорычал Илья. — Похоже, нас опять мордой в дерьмо за…ли!

Он, естественно, имел в виду сложившуюся ситуацию, но после его слов так и шибануло с разлета в нос омерзительным запахом годами не мытого человеческого тела и разнообразной степени свежести экскрементов, как из нечищенного, забитого под самое очко деревенского нужника. Даже насквозь пропитавший застоялый воздух лачуги опиумный дух не смог заглушить эту исходящую от духовской семейки нестерпимую вонь.

— Один хрен, работаем, — не глядя на Илью, отдал команду и, подождав несколько секунд, пока бойцы приступят к шмону, подошел к старику вплотную. — Четурасти! Хубасти[48], бобо[49]?! — рявкнул ему прямо в ухо, резко пригнувшись, чтобы на всякий случай все-таки проверить его рефлексы. Но старый чмошник на это даже бровью не повел. Так и продолжал в полной прострации тупо и методично ковыряться в своей курительной трубке, счищая куском проволоки на погнутый металлический поднос черные липкие крупинки опия. Однако его покрытые въевшейся грязью руки, совершающие сравнительно сложные для состояния глубокого наркотического опьянения манипуляции, почему-то совсем не дрожали. И в мозгах проскочила мысль, что исходящий от деда запах отнюдь не такой насыщенный, как можно бы было предположить. Что он несколько диссонирует с тем, что висит в помещении. И в букете из явно свежего, а не едкого застарелого пота, ветхой пропыленной одежды и опия присутствует еще какой-то едва уловимый нюанс — вроде слабого аромата сандала[50]. Но эта мысль проскочила и моментально угасла где-то в закоулках подсознания. А он все стоял в шаге от старика и, глядя на его блестящую лысую макушку, вылезшую из-под небрежно повязанной, висящей на ушах подозрительно чистой, без единого пятнышка, белоснежной чалмы, темно-коричневую жилистую шею в сплошных рытвинах глубоких морщин, похожую на кору столетней сосны, быстро просчитывал в уме варианты экстренного потрошения этого задохлика. Но в голову не приходило ничего дельного, ведь прежде всего надо было каким-то чудодейственным образом привести погруженного в транс душару в чувства.

— Назад, Саня! Все назад! — неожиданно рявкнул Краев и, схватив за рукав, буквально волоком протащив по лачуге, вышвырнул его за дверь.

А через несколько секунд после того, когда все они, включая бойцов, пулей выскочили за дверь, хлипкая хибара вздрогнула и моментально развалилась на куски, и в клубах поднятой в воздух тонкой белесой пыли резко взметнулся вверх и заплясал из стороны в сторону широкий и длинный огненный язык…

— Он что, козлина старый, в вечном празднике? — хрипел ему в тугое после взрыва ухо Краев, когда, проскочив в диком темпе зеленку и отойдя от кишлака на значительное удаление, группа, выставив охранение, расположилась на дневку в коротком и узком, как щель, ответвлении пересохшего, усеянного валунами речного русла. — Сегодня же у этих диких маразматиков — обычный будний день и даже не пятница, а понедельник. А он, придурок, в белом тюрбане? Да без кулаха?..[51]И в таком сраче?.. Да только идиот на это купится!..

Шорох снега поблизости, неожиданно возникший на слуху, моментально отрезвил, вернул в действительность. Славкин машинально вскинул винторез, но через несколько секунд, матюгнувшись, отключил прицел: «Колонок, зараза, почти впритык мышкует. Совсем, паршивец, наглость потерял… Ладно. Хватит расслабляться. Пора, наверное, вперед двигать? Час с гаком уже прошел с тех пор, как полностью стемнело».

Быстро уничтожил все следы своего пребывания на привале и снялся с места.

Шел неторопливо. Напрямик через кусты не ломился, но и не особо осторожничал: «Судя по планшетнику, до стоянки мужиков — не меньше трех километров. На таком расстоянии через чащобу да в сопках даже при полном безветрии ни черта не услышат. Да тут же через горушку перевалишь, и ори не ори — не дозовешься… Ну а зверь в такой тиши все равно к себе вплотную не подпустит. Минимум на сотню метров. Да и то не устоит: с ночником же — не под фарою охотиться. Придется выцеливать по бегущему, что в таких дебрях практически неосуществимо. Поэтому надо бы поскорее на какой-то длинный прогальчик выбираться. Но в этом районе — ни дорог, ни просек на двести верст в округе и в помине нет. Поэтому правильнее всего будет сразу же спуститься в низину и держаться поближе к мари».

Однако все его попытки подстрелить какую-нибудь дичину на пропитание оказались в эту ночь абсолютно безрезультатными. Сколько ни колобродил по подножию окрестных сопок, так и не удалось ни разу подойти к зверью на выстрел. Да не то что подойти, даже толком поймать его в прицел не удалось. Несколько раз на какие-то доли секунды появлялись в окуляре ночника крошечные расплывчатые светлые пятна, но тут же исчезали, гасли без остатка. Даже прижать приклад к плечу не успевал, не то что до курка дотянуться. Короче, одна пустая маета в итоге вышла. Только взмок до нитки да дыхачку подорвал чувствительно.