– Что он говорит? – спросил Толбот.

– Вы послали ему телеграмму с приказом вернуться?

Толбот, с отвращением поглядев на француза, кивнул. Выразительные голубые глаза Жуайе враждебно сверкнули.

– Адрес узнал у Грэффина, – объяснил инспектор.

Жуайе готов был взорваться.

– Жена мне говорит, – растолковывал он, – Марсель, ты же в отпуск приехал, покуривай трубку, гуляй в саду… Видели бы вы мой сад, прекрасные цветы, как на первоклассных похоронах. Летом, конечно. Но я говорю, нет, сейчас же еду в Лондон!

Нас несколько озадачила энергичность камердинера, убедительно наивное поведение. Неудивительно, что служители клуба с трудом имели с ним дело. Было в нем что-то общее с Наполеоном; мы явно столкнулись с французским слугой-демократом, лучшим в мире другом. Поэтому Банколен предложил:

– Не желаете ли сигару?

Сэр Джон вытаращил глаза, но промолчал. Банколен сам взял сигару, не успел неуверенно поднести к губам, как Жуайе зажег спичку, пристально на него глядя.

– Раскуривать сигару – искусство, – болтал он, старательно манипулируя спичкой, – огонь должен вовремя вспыхнуть, вот так вот, месье! – И сразу задул его. – Дальше что, месье?

– Дальше вот что, Жуайе. Вам известно о случившемся?

– Догадываюсь, месье, из услышанного и прочитанного в утренних газетах. Значит, правда? Чего он боялся?

– Вы знаете?

– О да, месье, много.

Банколен быстро переводил его слова Толботу. Мы все неотрывно смотрели на Жуайе. Он все знал, в отличие от Грэффина. Банколен указал ему на кресло; беседу постоянно прерывал перевод для Толбота каждого вопроса и ответа. Жуайе попыхивал сигарой в пухлых губах, смахивая на сосущего леденец ребенка, в паузах хлопал по ручке кресла огромной ладонью.

– Надо вам сказать, месье, несколько месяцев тому назад господина аль-Мулька начал кто-то… преследовать. Очень часто – каждый месяц, каждую неделю, каждые несколько дней – по почте приходили посылки, или их самолично кто-то доставлял. Понимаете?

– Что значит – доставлял самолично?

– Это значит, месье, что кто-то беспрепятственно заходил в номер, оставляя на столе пакет и визитную карточку. Разумеется, в наше отсутствие. Не знаю, как он входил. Двери всегда были заперты.

– Клубные служители никогда никого не видели.

– Англичане! Чего от них ждать? Разумеется! – Жуайе яростно передернул усами, презрительно фыркнув.

– М-м-м… А лейтенанту Грэффину это известно?

– Фу! Этот тип вечно пьян! Вечно, вечно, вечно! Разумеется, он все знает. И только смеется… Я обещал месье, что лично выясню, кто это делает, и сверну ему шею. – Он взмахнул кулаком в густых клубах сигарного дыма.

– Вы привязаны к хозяину?

– Ах! – вздохнул Жуайе. – Более или менее. – И скорбно покачал головой. – Он вечно недоволен… Характер у него плохой. Порой он бывает ужасен. Да мне-то что? Жалованье хорошее, условия хорошие, кроме того, он в еде знает толк. О, большой знаток! Есть в нем свои достоинства. Логика, месье, – тайна жизни.

Высказывая подобный афоризм, он подался вперед, с очень глубокомысленным выражением поднес палец к красному носу, потом, сияя от удовольствия, откинулся в кресле.

– Знаете, чем ему угрожали?

– Нет, месье. Он мне особенно никогда не рассказывал, хотя я его прямо расспрашивал.

– Есть у него здесь друзья? В Лондоне, я имею в виду.

– На это легко ответить, – нет. Он ходит в театр, на концерты, ведет свои исследования (и какие исследования!). Иногда встречается с мадемуазель Лаверн. Да-да, натурально. Я видел, как он разговаривал с доктором Пилгримом, живущим здесь джентльменом. И, – драматически зашептал Жуайе, многозначительно подняв палец, – скажу: не имею понятия, кто ему угрожает. Но, по-моему, сам он знает. По-моему, совсем недавно узнал.

– Что вы хотите сказать?

– Ну, вот как это было. Он беспокоился, понимаете, спать не мог. Я иногда вечерами заглядывал в большую комнату, видел, как он просто стоял в свете камина среди всех своих безделушек и трясся. Никак не мог успокоиться. Даже читать не мог. А мистер Грэффин пил виски, играл на рояле, сидел и смеялся над ним. Знаете, месье, я прочитал в газете об исчезновении месье аль-Мулька. Только, черт возьми, по-моему, если уже кому-то суждено исчезнуть или быть убитым, так скорее месье Грэффину. Я видел, как месье просто стискивал руки, чтобы не вцепиться в глотку месье Грэффину. Понимаете, он был в бешенстве! Хотя так ничего и не сделал…

От слов Жуайе полутемная комната наполнилась расплывчатыми пугающими тенями, впрочем в тот момент не имевшими смысла, по крайней мере для меня. Вскоре нам предстояло припомнить все это, обнаружив зловещий замысел.

– Впрочем, – продолжал Жуайе, – перед самым отъездом я разговаривал с месье, и он чуть не прыгал от радости. «Скажу тебе, Жуайе, – объявил он, – если дело выгорит, я изловлю Джека Кетча. Поймаю на месте в ловушку!» – «Как, месье?» – спросил я. «Ах, – сказал он, – я нашел помощника в клубе». Вот как! Больше мне ничего не известно.

Банколен рассеянно кивнул.

– Да, – пробормотал детектив, – значит, так. Не знаете, кого он имел в виду?

– Увы, месье, нет. К сожалению, нет.

– Ну, скажите мне вот что. Вы сами видели посылки с синими печатями?

– О да. Каждую.

– И что в них было?

– Разрешите припомнить, месье. Да! В одной – пара стеклянных дуэльных пистолетов – истинное чудо! В другой – кремационная урна для пепла… Всегда что-нибудь этакое!

Банколен фыркнул.

– Ни один простой парень, страдающий от безнадежной любви, не выбирал бы подарки так тщательно, как этот самый Джек Кетч. До смешного старательно. Скажите, Жуайе, а что вы находили в номере, что он сам приносил…

– Мы всегда знали, где их надо искать, месье. Они всегда лежали в одном и том же месте, на столе посреди большой комнаты.

– Всегда на одном месте? – переспросил Банколен и неожиданно встал. – Всегда? Жуайе, вы уверены? – настойчиво допрашивал он. – Их никогда не было в коридоре или…

– Никогда, месье! Один раз мы нашли большой моток веревки. И книги, много книг…

Банколен порывисто оглянулся, бросил взгляд на сэра Джона. Мелькнуло раздвоенное дьявольское копыто; он медленно расплылся в удовлетворенной улыбке.

– Понимаете, да? – спросил он. – В высшей степени показательно. Игрушечную виселицу по почте отправили, а деревянного человечка на столе оставили… – Замолчал, весело приподняв одну бровь. – Tiens![17]По-английски стих получается!

Виселицу по почте отправили,

Человечка на стол поставили…