Алтынин познакомился с Кореневой полгода назад. И произошло это при весьма пикантных обстоятельствах. Тен, в чьем непосредственном подчинении находился бывший каторжанин Алтынин, приказал последнему повсюду сопровождать свою пассию — Ольгу. Цент обязан был исполнять обязанности телохранителя, водителя, сопровождающего по магазинам, ресторанам и друзьям. Причиной такой заботы со стороны корейца явилось подозрение в том, что любимая делает секс с кем-то на стороне. Как пояснил Алтынин:

— Тен сказал мне, что взгляд Ольги стал рассеян и пуст, как увядший лотос. Какой лотос? По ней и так видно, что ее полгорода пашет! Но мне-то какая разница? Он деньги мне платил за то, чтобы я дело делал, а не советы давал.

Через два месяца осада Кореневой в лице Алтынина была снята. Очевидно, лотос расцвел и обратился соцветием к солнцу. Но в период той самой опеки произошло событие, которое в корне изменило отношение Тена к Алтынину. Из дома корейца пропадает сто восемьдесят тысяч долларов. Понятно, что подозрение Алика падает не на возлюбленную, а на каторжанина Игоря Арнольдовича. Цент сумел доказать свою непричастность, и Тен в гневе приказывает наказать любовницу. Так Коренева попадает в санаторий «Бобылево». После возвращения вход в дом криминального авторитета для нее закрыт. Тен дал срок Ольге для возвращения денег. Истекал он два дня назад.

А что касается пропавших денег, все просто, как напиться из ручья. Ольга утащила их из бюро в кабинете Тена и положила в ячейку банка на свое имя. Какого именно банка, Коренева так и не сказала Центу. Однако после убийства Тена она настояла на встрече с Алтыниным и объяснила, что давно знает о том, как тот ворует у корейцев на авторынке. Ей было известно, что около трети подозрительных машин проходит не через «черную» бухгалтерию триады, а через карман Алтынина. И она предложила последнему объединить усилия. Она вкладывает в дело сто восемьдесят тысяч долларов, он добавляет аналогичную, и они растворяются в просторах Германии, подготавливая для теновской триады машины под заказ.

— Дура она набитая! — пояснил свой рассказ Цент. — Таких умных, как она, до Берлина раком не переставить! За такую инициативу либо в Германии наша же братва кишки выпустит, либо триада в кислоте растворит! Я и «отмораживал», мол, подожди, сейчас не время, корейцы заподозрят… Мочить ее рука не поднимается, никогда кровью запачкан не был. А послать подальше тоже страшно, могла узкоглазым сдать. У нее ведь в голове мозгов — кот насрал! А когда она ключ от ячейки куда-то затеряла, я чуть не перекрестился!

Документы, о которых шла речь в письме, не что иное, как записная книжка Алтынина, которую украла Коренева, будучи еще «под охраной». Там хранилась вся информация по «дебету-кредиту» Цента.

Вот и все, если можно кратко пересказать разговор, продолжавшийся четыре часа. Ни слова об убийстве Тена, ни слова о нападении на сотрудника полиции в квартире Кореневой, ни намека на фамилии «Шарагин» или «Жилко». Хочешь — верь, мент, хочешь — не верь. А меня посади в камеру, потому что я уже ничего не соображаю из-за твоих подлянок.

Что у меня есть на сегодняшний момент? Два фигуранта, которые могут пояснить больше, нежели предыдущие. Это Ольга Коренева и Степан Жилко. Оба знают, что их ищут, поэтому оба скрываются. Я знаю таких людей. Он скорее лишит жизни Кореневу, нежели даст в отношении нее показания. И все-таки самое слабое звено в этой цепи — Ольга. Потому что и таких людей я тоже знаю. Она скорее упрячет Жилко на еще больший срок, нежели сделает что-то, что повредит ей.

Как только Алтынин придет в себя, я стану выяснять местонахождение гавани, в которую могла завести Коренева свой сорванный с якоря фрегат.

Сегодня Анастасия на работе. Теперь я смогу увидеть ее только завтра утром. Но замерять расстояние от стола до окна в своем кабинете, вписывая в интерьер раскладушку, я не стану. Настя положила мне в карман ключи от своей квартиры. Положила спокойно, словно у нас так принято уже много лет. «Суп в холодильнике, хлеб купишь по дороге домой», — сказала она, поцеловав меня в щеку. Домой…

Звонок. Верный Ванька оторвался от еженедельника и вопросительно уставился на меня.

В трубке сначала засвистела лопнувшая водопроводная труба, потом кто-то сыграл на флейте. Пока звучал этот телефонный концерт в стиле модерн, абонент, очевидно, уже говорил, так как я поймал лишь:

— …Сергея Васильевича?

— Слушаю вас.

Пожалуй, я первый в истории ГУВД опер, которого срочно хотят перевести на другую работу. Причем на аналогичную. Кадровик из управления рассказывал мне о том доверии, которое руководство выражает мне и моим способностям. Словно я и мои способности существуют автономно друг от друга. И тут я прикинулся лохом и спросил:

— И кому же это «корейское дело» поперек горла стало?

Замешательство на том конце провода, после чего прокол в стиле «а-ля Алтынин»:

— Сергей Васильевич, не совершайте карьерный суицид.

— Суицид — это высшая степень самокритики. А я не вижу ни упущений в своей работе, ни необходимости всасываться в ОРБ. Я хочу остаться там, где я есть.

Короткий вздох, после чего мне сообщили, что за текущий год у меня просрочено несколько материалов, есть жалобы от граждан на мое нетактичное поведение и грубость, ощущается вялость в поиске лиц, причастных к совершению преступлений. Неожиданностью для меня стало то, что в ГУВД направлен рапорт от начальника РОВД, подписанный и Обрезановым в том числе, что есть необходимость заслушать меня на комиссии о результатах за год. Точнее — о низких результатах за год. Мой рапорт о переводе в ОРБ ожидают увидеть завтра. Короткие гудки.

В ОРБ «сожрать» такого, как я, очень просто. Статуса «блатного» я не имею. Два-три рапорта о моей профессиональной непригодности от нового начальника, предупреждение о неполном служебном несоответствии, еще месяц — и я в народном хозяйстве. Кому же я встал костью в горле? Мне еще над этой загадкой мучиться придется…

Но — Обрезанов?.. Это называется — предательство. Вот ты и мечешься, Максим. А я-то… Хожу и смеюсь — чего, мол, друг, нос повесил? Когда нашего брата просто так с места на место перебрасывали? А у тебя другая забота. Ты и задницу свою подписью прикрыл, и боишься, что я о твоей подлости прознаю… Да как же не прознать, если на комиссии на тебя ссылаться будут?!

Теперь понятна и частота, с которой наседают из ГУВД. Она усилилась сразу после того, как я зачастил к своему начальнику с докладами. Ну-ка, вспомни, Загорский, когда ты впервые узнал о своем переводе?..

Ага! Сразу после того, как я установил связь Тена на улице Стофато и побывал в квартире Кореневой. Когда Обрезанов сообщил о переводе во второй раз? Сразу же после того, как я вышел на Алтынина и устроил переполох в корейском гнезде. И тут, после разговора с Центом, мне практически в открытую дают понять: не лезь, пока тебе шею не свернули. А теперь, Загорский, смотри! — чем дальше, тем чаще тебя прессуют. А сейчас, видимо, ситуация для кого-то стала настолько критической, что тебе даже не дают времени на раздумья! Либо рапорт о переводе, другими словами — «сливай» дело, либо — прощаемся! Извини, Загорский, ты зашел так далеко, что времени на раскачку мы тебе дать уже не можем.