С таким вопросительным знаком в походке многого не достигнешь, и до развала Союза он считался неудачником, трудился в НИИ стекла на улице Радио с маленьким окладом и с почти не существующей личной жизнью.

В свои тридцать он был женат один раз, но прожил в счастливом браке двадцать девять майских дней и не заметил в радости. После чего жена уехала от него – из квартиры в Лефортово в Краснодар с одним командированным, которого встретила на Калининском рынке в период товарного дефицита в 91-м году.

Он искал ее через милицию, но она исчезла, как луна ранним утром. Через две недели приехала ее мама и смущенно попросила вернуть две хрустальные вазы и набор мельхиоровых ложек, то есть половину подарков. Мать беглянки смотрела в пол и не объясняла, где теперь его любовь, для кого ее сердце стучит, для кого ее глазки горят (парафраз советской песни).

Хариков отчаялся и зачах, ходил даже к гадалке, просил приворот на возвращение, но фальшивая цыганка Ада Моисеевна, пенсионерка, бывший врач-уролог, деньги взяла, а результат велела ждать два года – приворот был длительного свойства, быстро он работал только в пределах Московской области, а тут чужой край, где шумят другие ветра.

Потом ему чистили карму две бабы из Харькова и заодно вынесли из квартиры остальные свадебные подарки, пока он, по их рекомендации, сидел десять минут с закрытыми глазами. Только выпив три банки священной байкальской воды, заряженной бурятским шаманом, он перестал искать причину ее ухода в себе и принялся безропотно ждать действия средства Ады Моисеевны.

Но ждать не пришлось, начался путч, и волна перемен захлестнула Харикова. Он защищал Белый дом, вступил в партию «Наш дом – Россия», как-то забыл в борьбе за демократию о личном, отвлекся от потери. Приобрел он смысл своего существования в органе местного самоуправления, где трудился на ниве культуры и просвещения.

Он боролся за культурное пространство Лефортово, вместе с широкой общественностью не позволяя проложить Третье кольцо через Лефортовский парк. Добился, что Кольцо спрятали в тоннель. Тогда его часто показывали по телевизору, и однажды, ровно через два года, приехала беглянка (далее Б.). Она и правда была на эту букву, вернулась с маленькой девочкой, но без ваз и мельхиоровых ложек.

Ада Моисеевна оказалось права, не обманула, приворот сработал вместе с желанием командированного, который из другого вояжа привез себе новую б…

Хариков принял Б. без упреков и сцен, был счастлив, что теперь у него полная семья. Он ходил с коляской в Лефортовский парк, радовался, что в свое время отстоял у бюрократов свою среду обитания, девочка сопела в коляске, Хариков летал.

Б. какое-то время была тихой, но, зализав раны прежней любви и повесив ребенка на Харикова, опять пустилась пастись на чужих лугах. Есть такие коровы, которые всегда убегают из стада, им кажется, что за рекой трава сочнее и пастух симпатичнее.

Хариков поисков ее не замечал, рад был, что вернулась и иногда ночует у него, девочку он обожал, стал ей мамой и папой, его жалели на работе и во дворе, старухи с поджатыми губами ему говорили вслух:

– Видели вашу с разными кавалерами, выгоните эту дрянь, она вас не стоит.

Но Хариков знал, что стоит, а что не стоит. Ну какая разница, где она сейчас, она все равно придет и сядет, усталая, в уголке и скажет ему: «Золотой ты мой, куда бы я без тебя?» А ему и этого хватит. А девочка? Разве не стоит она бабьей шелухи из старушечьих злых ртов?

Он перестал сутулиться и зашагал походкой свободного человека.

Есть люди, которым всегда нравится твоя девушка. Вроде своя всем хороша, но стоит такому увидеть у товарища – тут все: западает человек, и, пока не добьется, свет ему не мил.

Такой товарищ у Сергеева был, редкий специалист по чужим подушкам, гармонию рядом с ним разрушить для него слаще меда было.

Вроде парень нормальный, в любое время суток позвони – приедет за МКАД, кровь сдаст для чужого человека, а с бабами – просто конченый гондон. Били его, стыдили: «Ну что же ты, тварь, делаешь?!» Плачет и то же самое делает.

В юности половозрелой дело было. Гаденыш этот первым женился в их компании. Красавец, хоккеист, папа – замминистра, мама тоже хорошая женщина, девушку из консерватории под венец повел. Девушка не косая, не горбатая, яркая, вибрировала рядом с ним, как смычок наканифоленный.

Жили хорошо, но недолго – скрипачка в симфониях своих запуталась и ушла от него к трубачу плешивому из оркестра областной филармонии. Упорхнула из Дома на набережной в комнату в Дмитрове, ключи от «Жигулей» подаренных бросила консьержке и пропала, оставив записку неприятного содержания, что невозможно с ним жить.

Красавец хоккеист (далее КХ) разум потерял, искал ее, нашел, плешивому без клюшки навесил буллитов. Не помогло, не вернулась, смотрела сквозь него и просила только: «Оставь в покое, не мешай, ты вон какой, ты еще найдешь, а ему, – она показывала на поверженного, в красных соплях, трубача, – я нужнее, он гений».

Ничего гениального в воющем на полу КХ не увидел, пнул на выходе и ушел. Ошеломленный тайной происходящего, он завалился ночью к Сергееву домой и до утра как ненормальный пытал его вопросами: чем он хуже отребья подмосковного, что она в нем нашла, почему променяла его, орла, на такое дерьмо?

Сергеев тогда не смог объяснить товарищу, что так бывает. Сам он вспомнил собственный случай на турбазе, когда весь вечер и ночь девушке одной песни пел, всех пересидел у костра, а объект вожделения утром встал и с хмырьком со второго курса в палатку ушел. Хотя тот, в очках, был и сидел тихо, в костер хворост подбрасывая. Лихо подбрасывал, но Сергеев его в расчет не брал, не заметил, а девочка его куртку сбросила и ушла с недооцененным противником.

Много лет об этом Сергеев думал, узнавал, как они жили после. Оказалось, хорошо жили. Когда у хмырька ноги отказали после аварии, она с ним до смерти возилась. «Так бывает», – сказал тогда Сергеев разъяренному КХ, не зная, почему это так.

Через два десятка лет Сергеев встретился с КХ. Тот позвонил ему рано утром с вокзала и сказал, что жаждет встречи. В шесть часов утра звонят только, когда авария или кто-то умер, а тут товарищ из прошлого, занесенный песком новой жизни. Его не было больше двадцати лет, он жил за границей и даже преуспевал – так говорили общие знакомые.

Назначили встречу в центре, в ресторане, где Сергеев обедал иногда с клиентами – у него был рекламный бизнес.

Сергеев сидел на террасе и глядел на людей, снующих, как электроны. Они сталкивались, высекая искры, никто не хотел никому уступать, все норовили объехать, перебежать дорогу другому. Энергия улицы была далека от миролюбия, летнее солнце с теплым ветерком не примиряло природу человека в период глобального потепления.

Его окликнули, он поднял глаза и увидел едва знакомого человека с приметами КХ.

Тот слегка пополнел, налился силой и значительно шагал по дороге к столику. Прошло двадцать лет, такой срок за минуты не перескочишь, тяжело вернуться через толщу лет, но инструменты были – три-четыре рюмки очищают горизонт, заставленный чужими судьбами, как съемная квартира старыми шкафами, и тут находятся слова, приличествующие моменту.