Нам всем было перед бабушкой неловко. Даже отец поглядывал на неё виновато, хотя раньше не раз говорил маме, что глупо цепляться за старинные чашки-плошки, когда не на чем сидеть.

А на этот раз он (не при бабушке, конечно) заметил:

— Лучше бы от того дребезжащего шкафа с маятником избавиться. Только место занимает.

Но расстаться с часами было для бабушки выше сил. Тем более что их любил и объявившийся в квартире Квасилий…

В тот день, тринадцатого, мы с Вячиком шли в школу, наклоняясь против ветра. Летящие листья царапали наши лица. Дождя не было, металась по улицам сухая остывшая пыль.

Вячик был в мятых вельветовых брюках и обвисшем свитере. Он ёжился и говорил, что терпеть не может осень и зиму.

— Я всегда в это время зябну. У меня уши промерзают насквозь и звенят, как стеклянные.

Я тоже не любил холод. Особенно зиму. Новогодние праздники — это хорошо, а в остальное время пусть были бы весна и лето! Лыжник из меня был никакой, на коньках я даже стоять не умел. Вячик, по-моему, тоже. Другое дело — велосипед. Если даже один на двоих…

Мы вбежали в школу, и там было тепло и уютно. В этой школе мне всегда было уютно. И с ребятами всё складывалось нормально, и учителя не вспоминали про нашу ссору с Вячиком. Чего вспоминать, если мы теперь всё время вместе. И Настя… Правда, несколько раз нас грозили рассадить по разным партам за болтовню на уроках. Мы и правда часто болтали. И даже дурачились. И когда Настя толкала меня коленкой, я уже не испытывал никаких замирательных чувств.

А сегодня Пшеницына явилась в брючном костюме и была будто не Настя, а какой-то Ваня… Не понимаю, почему девчонкам нравится походить на мальчишек. По-моему, им это совсем не идёт…

Осенние дни стали короче и побежали быстрее. Неделя за неделей. Каждую субботу и воскресенье бабушка ездила в центр, в сквер у ЦУМа. Но мастер, которому мы заказали рамку, не появлялся. А номер телефона бабушка потеряла. Я отдал ей эту бумажку не глядя, она её куда-то сунула — и с концом. Вот досада…

А пока акварель со старым домом была приколота в комнате бабушки кнопками к обоям. Вокруг бабушка развесила старинные открытки и фотографии, которые сохранились у неё в обгорелом сундуке. И среди них — снимок мужчины с виолончелью.

— Ба-а, это кто?

— Анатолий Андреевич Брандуков. Знаменитый виолончелист, друг Чайковского. С ним была знакома моя мама.

— А ты?

— Я не такая уж седая древность! Анатолий Андреевич умер за пять лет до моего рождения.

— А кто же знаменитый выступал недавно с виолончелью по телеку?

— Мстислав Ростропович!

— А, правильно! Вспомнил…

— Ничего ты не вспомнил. Ты чудовищный профан в классической музыке!

— Вовсе нет! Я люблю Чайковского «Времена года». И Вагнера, увертюру к «Тангейзеру»! А недавно целый час сидел у экрана, когда «Виртуозы Москвы» играли… — Я не стал уточнять, что больше всякой классики люблю песню про аистёнка.

…А тепло ещё вернулось. В начале октября. Конечно, это было уже не летнее тепло, но славное. Тихие солнечные дни с желтизной садов и синими высыхающими лужами. Скоро лужи высохли совсем. У заборов доцветала сурепка. А в Настином дворе у сарая вдруг зацвёл солнечными звёздами большущий, выше меня, куст осота.

По вечерам мы катались на велосипедах. Темнело уже рано. Над крышами вызревала круглая, как великанское яблоко, луна. Желтели окна.

Раньше я жил в старом доме, но он был словно проглочен городским центром — кругом этажи, этажи… А здесь я сам оказался в многоэтажке, зато кругом — старина. Улицы одноэтажные и двухэтажные, с палисадниками. Были здесь не только простые деревянные дома, но и причудливые особняки. Их для дачной жизни построили в давние времена всякие зажиточные люди. Белела отремонтированная церковь. До недавнего времени в ней помещался склад, а теперь опять шли службы. Часто звонили колокола.

А ещё был мостик через Стеклянку, крутые спуски в переулках, тропинки среди репейной чащи и редкие столбы с фонарями.

В тёплых сумерках улицы казались немного сказочными. Ещё немного — и случится приключение.

И однажды оно случилось.

В тот вечер Настя не поехала с нами. Сказала, что у неё «куча дел по хозяйству», отдала мне свою «Каму», и мы с Вячиком покатили каждый на отдельном «коне». По мостикам, по горкам, по безлюдным тротуарам. На углу Полевской и Подгорного переулка нас окликнули:

— Эй, парни, постойте!

Голос был не грозный, а скорее жалобный. У столба с горящей лампочкой стоял мальчишка, похожий на маленького медведя в полосатой фуфайке.

Мы тормознули, но не рядом, а поодаль — на всякий случай. Я сказал:

— Чего надо?

— Пацана маленького не видели? Вот такого… — Мальчишка поднял прямую ладонь повыше живота. — В красной кофте…

Мы не видели. Но в голосе круглого незнакомца была такая жалоба! Неловко взять вот так и укатить. Вячик сочувственно спросил:

— Брат, что ли?

— Ну да! Пять лет всего, а такой паразит, прямо лунатик! Только отвернёшься, а он уже пошёл гулять неизвестно куда… Ну, ладно, если днём. А сейчас-то…

— Давно исчез? — спросил я.

— Часа полтора назад. Я уроки делал, мать пошла к соседям, а его с отцом оставила. А папаша маленько того… и задремал. Мать пришла: «Где Николка?» А где он теперь, кошка бродячая…

Парнишка был или вообще такой разговорчивый по характеру, или просто отводил наболевшую душу… Или ждал от нас помощи?

Вячик посмотрел на меня. Я сказал брату беспутного Николки:

— Ну, пошли. Мы в этих местах ориентируемся…

— Да и я тоже. Но ведь этот тип в самые закоулки забирается. Будто ищет чего-то на свою голову. Спросишь его: «Ну, какая холера тебя из дому тянет?» А он глазами лупает и… думаете, молчит? Объясняет, зануда: «Меня будто зовёт кто-то…» Попадись мне этот «кто-то»…

— Всыпали бы вы ему как надо, — тоном опытного человека посоветовал Вячик.

— Я так матери и говорю. А она прижмёт его и слёзы роняет на макушку: нашлось сокровище… Я когда-нибудь его сам…

Этот разговор мы вели уже на ходу. Мы с Вячиком сошли с велосипедов и катили их рядом с собой, а Николкин брат шёл между нами. И вздыхал и жаловался на судьбу. И между делом сказал, что зовут его Гошкой.

Тогда я узнал его.

Но спрашивать сейчас о рамке было бы бессовестно. У человека такое на душе, брат пропал…

Мы обошли ближние улицы, переулки и спуски. Даже под мостики заглядывали — у Гошки был фонарик. Но попадались нам только бродячие кошки: с шипеньем прыгали в заросли…

Наконец Гошка беспомощно сказал:

— Ну ладно, вам ведь по домам пора…