ему из груды мягких игрушек и других подношений поклонников. «Играющий в куклы двадцатипятилетний мужчина, вернувшийся из армии, выглядел бы немного глуповато», — сказал он, гораздо более склонный поделиться с репортерами своими знаниями карате и охотно разбивший бы для них доску, если бы можно было таковую достать. «У меня просто в голове не укладывается, что я дома, — сказал он между ответами на вопросы. — Я хочу есть, но у меня еще не было времени, чтобы перекусить. Я все хожу и смотрю». У него за спиной был плакат с надписью «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте»[8], и он с улыбкой позировал фотографам, когда разрезал и пробовал гигантский торт в форме гитары, якобы испеченный его поклонниками, на котором было выведено «Welcome Home Elvis», («Добро пожаловать домой, Элвис»), а по боковой его стороне — «Hound Dog» и названия других песен. У него нет никаких других планов на ближайшее время, кроме как хорошенько выспаться (он не спал сутки, сказал он, он с таким нетерпением ждал возвращения домой) и возобновить старые знакомства. На этом Полковник Паркер объявил пресс — конференцию закрытой, и Элвис удалился в свою спальню наверху в особняке, оставив Полковника объяснять оставшимся журналистам финансовые тонкости некоторых из заключенных им контрактов.

Анита пришла после ужина. Он написал ей, «что в первую ночь после его приезда мы не увидимся, потому что этим мы могли обидеть его семью, друзей и фанов. Поэтому я была в доме его дальней сестры Пэтси Пресли — я знала, что Пэтси, тетя Клеттс и дядя Вестер будут там, а я так хотела пойти, но знала, что он сказал. Затем он позвонил [и сказал]: «Приходи, малышка, я хочу видеть тебя». И я полетела туда, не чуя под собой ног, — я просто не могу объяснить, нет таких слов, чтобы объяснить то чувство, которое я испытала, когда увидела его; у меня было такое ощущение, что он никогда и не уезжал».

Анита быстро свела знакомство с Элизабет, и, придя в себя после первоначального удивления от того, что эта бесцветная сиротка — секретарша, какою ее описал в телефонных разговорах Элвис, оказалась молодой и привлекательной девушкой, тут же принялась выуживать из нее информацию. Она пригласила Элизабет как — нибудь в ближайшее время провести с ней вечер, и Элизабет, еще не успевшая привыкнуть к новому окружению и по — прежнему не уверенная, как воспринимать то положение, в которое поставил ее Элвис, когда попросил ее спрятать в своем багаже полгаллона амфетаминов, охотно приняла ее приглашение, но прежде выслушала от Элвиса, что ей лучше не распускать язык.

На следующий день Элвис пошел на кладбище навестить могилу своей матери. Он впервые увидел итальянскую скульптуру Иисуса с разведенными руками и коленопреклоненными ангелами у его ног, которую они с отцом заказали в качестве надгробного памятника. На камне была высечена надпись; «Она была солнцем нашего дома». Посещение могилы вызвало у него наплыв «воспоминаний и печали», он почувствовал себя подавленным и несчастным, но все же возвращался сюда снова и снова.

Он был едва ли меньше расстроен из — за своего отца. Вернон увиливал от прессы с тех пор, как четырьмя днями раньше приехал в Мемфис с бабушкой, Элизабет и неопознанной Ди, которая перехватила поезд в Вирджинии. Поначалу он вовсе отрицал, что знаком с «таинственной блондинкой» в темных очках, платке и пальто кремового цвета, и вскоре вызвал проклятия со стороны репортеров, которые тоже имели глаза, и уже через день признался фотографу «Press — Scimitar» Джеймсу Рейду: «Вы знаете, я не был честен с журналистами… Я просто не могу говорить об этом сейчас». Ди держалась подальше во время пресс — конференции и в течение следующих нескольких дней, но Элвис не мог дождаться того момента, когда они уедут к ее брату в Хантсвилл. Даже для репортеров было очевидно, что они собираются пожениться (в прессе приводились слова Вернона, сказанные с добродушной усмешкой: «Давайте не будем говорить об этом сейчас»), но пока Элвис просто не хотел об этом думать. Он со слезами на глазах посетил комнату своей матери, которую по его указанию сохранили в неизменном виде. «Он не похож на привычного Элвиса», — сказала о нем его тетя Лиллиан, которая пришла в дом вместе с остальными родственниками в поисках работы спустя два дня после его возвращения и снова стала работать у него со следующего понедельника.

Но он оставался прежним Элвисом. И хотя воспоминания о матери никогда полностью не покидали его, другие мысли также начинали кружиться в его голове. Он ощущал себя человеком, выпущенным из тюрьмы. Просто гоняя с Элизабет по городу на своем мотоцикле, он испытывал чувство свободы, которое, как ему порой казалось, он уже никогда больше не испытает. В четверг вечером он отправился в сопровождении девятидесяти девушек и полудюжины парней на ледовое шоу в «Эллис Аудиториум». Это была та же труппа, которую он видел во Франкфурте, «Холидей он Айс», и он провел большую часть вечера за кулисами, предаваясь воспоминаниям с разными членами труппы. В пятницу он выкрасил свои волосы в черный цвет, готовясь к съемкам на телевидении, которые предстояли ему через две недели, и отправился кататься на мотоцикле с Ламаром. В доме появились Чарли и Джо, ожидался в скором времени приезд Реда и Клифа, и каждый день после работы заходили Анита, Алан Фортас и Джордж Кляйн. Рядом с ним постоянно были его двоюродные братья Джин и Билли, а также Джуниор Смит, — Джин болтал на своем зашифрованном языке, представлявшем собой нечто среднее между псевдолатынью и тарабарщиной, который понимал только Элвис.

Поклонники тоже вернулись к воротам поместья. В сущности, вся компания снова была в сборе, за исключением Рекса, который еще не вернулся от своих родителей, чтобы дать Элвису ответ по поводу его приглашения возглавить команду. Под конец недели Элвис удивил Элизабет, подарив ей машину, симпатичный желтый «Линкольн», и даже лично дав ей несколько уроков вождения в ней. Он также сказал ей, что теперь она свободна встречаться с другими, и впервые она ясно увидела свой выбор: «Я могла остаться с Элвисом и быть его личной секретаршей (и не больше) — или уйти с Рексом». Без колебаний она позвонила Рексу («Я объяснила ему, что звоню с одного из телефонов в Грейсленде, а потому не могу говорить по телефону всего, что я чувствую»), и он обещал приехать уже через несколько дней.