ПАЦИЕНТ: В такие минуты эта проблема даже не вспоминается.

ФРАНКЛ: Верно. Не можем ли мы допустить, что именно в такие моменты, когда вы непосредственно соприкасаетесь с великой красотой, вы обретаете смысл жизни, обретаете в эмоциональном источнике то, чего не смогли найти в интеллектуальном? В такие минуты мы не спрашиваем себя, есть ли в жизни смысл, но если бы мы задали такой вопрос, из глубины души вырвалось бы торжествующее «да!» бытию. Жизнь, чувствуем мы в такие минуты, стоит того, чтобы жить, – хотя бы ради этого уникального переживания.

ПАЦИЕНТ: Я понимаю и готов согласиться: безусловно, в моей жизни есть моменты, когда я вовсе не рефлексирую, и именно тогда смысл попросту вот он. Я даже испытываю что-то вроде единства с бытием, и можно сказать, что это переживание сродни близости к Богу, описываемой великими мистиками.

ФРАНКЛ: В любом случае можно сказать, что вы в эти моменты чувствуете себя близко к истине, и мы вполне вправе предположить, что истина – это еще и аспект Божества. Посмотрите, что у меня за плечом: там, на стене, позади моего кресла, висит герб Гарвардского университета, и на нем вы увидите надпись veritas, то есть «истина», причем это слово разделено на три слога, каждый слог стоит на отдельной книге, из чего мы можем сделать вывод, что полная истина не есть истина универсальная, доступная всем. Человеку приходится обычно довольствоваться тем, что он ухватит одну какую-то грань целой истины. Тем более это верно по отношению к Богу, ведь истина всего лишь один из его аспектов.

ПАЦИЕНТ: Меня, однако, тревожит вопрос, что мне делать, когда меня преследует ощущение пустоты, отсутствия всяких ценностей и смыслов, когда я отчужден даже от художественной красоты и научной истины.

ФРАНКЛ: Ну, я бы сказал, не стоит цепляться лишь за тех великих гениев, кто нашел смысл, а следует обратиться также к тем, кто искал его понапрасну. Вам следует изучить творения тех философов, которые, как, например, французские экзистенциалисты Жан-Поль Сартр и покойный Альбер Камю, по-видимому, страдали от тех же сомнений, какие переживаете вы, но обратили их в философию, пусть и нигилистическую. Вы как бы переведете свои проблемы на академический уровень и сможете от них дистанцироваться. То, что вас терзает, можно будет рассмотреть в свете того или иного абзаца на такой-то странице определенного тома этого или другого автора. Вы поймете, что страдание от подобных проблем – общечеловеческий удел, и даже достойный удел, достижение, повод для гордости, а не симптом невроза. Главное, вы убедитесь, что тут нечего стыдиться и есть чем гордиться: своей интеллектуальной честностью. Вы будете интерпретировать свою проблему не как симптом, вы научитесь понимать ее как сущностный аспект la condition humaine и признаете само это человеческое состояние. Вы осознаете себя как члена невидимого сообщества мучающихся людей, людей, страдающих от переживания бездны, бессмыслицы человеческого существования и борющихся за решение этой вековечной проблемы человечества. Это страдание и эта борьба объединяет вас с лучшими образчиками человеческого рода. Так постарайтесь же собраться с терпением и отвагой: терпение требуется, чтобы оставить проблемы пока без решения, и отвага – чтобы не сдаться и биться за их окончательное решение.

ПАЦИЕНТ: Так вы не думаете, доктор, что мое состояние – это просто невроз, с которым нужно справиться?

ФРАНКЛ: Если это невроз, то коллективный невроз нашего времени, от которого и вылечить можно лишь на коллективном уровне. С такой точки зрения ваше страдание то же, что постигло человечество в целом или по меньшей мере его самых чувствительных и открытых духом представителей: вы берете на свои плечи часть общего груза!

ПАЦИЕНТ: Я не против страдания, лишь бы оно имело смысл.

ФРАНКЛ: Ни ваш поиск смысла, ни сомнения в смысле своей жизни нельзя признать патологическими. Скорее это прерогатива юности. Подлинно молодой человек не принимает смысл свой жизни на веру, но осмеливается бросить вызов. Иными словами, вы не должны отчаиваться из-за того, что близки к отчаянию. Скорее вы можете принять отчаяние как доказательство того, что я привык называть «волей к смыслу». В некотором роде сам факт вашей воли к смыслу оправдывает вашу веру в смысл, или, как однажды высказался знаменитый австрийский писатель Франц Верфель: «Жажда – самое убедительное доказательство существования воды». Он имел в виду, что человек никоим образом не мог бы испытывать жажду, если бы в мире не существовала вода. И не забывайте слова Блеза Паскаля: “Le coeur a ses raisons, que la raison ne connait point.” [У сердца свои резоны, уму невнятные.] Я готов утверждать, что ваше сердце изначально верило и верит в смысл бытия, raison d’etre. Иногда мудрость сердца оказывается глубже, чем прозрения нашего разума. И порой самое разумное – не стараться быть слишком разумным.

ПАЦИЕНТ: Именно это я и сам обнаружил. Чтобы получить облегчение, только и требуется заняться теми задачами, что непосредственно стоят передо мной.

Ранее я заявил, что сексуальная активность может служить эскапистским выходом из экзистенциальной фрустрации. В тех случаях, когда воля к смыслу фрустрирована, воля к удовольствию оказывается не только производной воли к смыслу, но и ее заменой. Аналогичным и параллельным целям служит воля к власти. Лишь когда изначальное стремление к осуществлению смысла фрустрировано, человек склоняется к удовольствию или довольствуется властью.

Одну из форм воли к власти можно назвать волей к деньгам. Воля к деньгам отвечает за многие виды профессиональной гиперактивности, которая, как и сексуальная гиперактивность, служит ширмой, отгораживающей человека от осознания экзистенциального вакуума.

Когда верх берет воля к деньгам, поиск смысла подменяется поиском средств. Деньги перестают быть средством и становятся целью. Они уже не обслуживают какую-то задачу.

Так в чем же смысл денег или в чем смысл владения деньгами? Большинство людей, обладающих деньгами, на самом деле одержимы ими, одержимы потребностью приумножать свое состояние и тем самым обнуляют его смысл. Обладание деньгами, казалось бы, должно быть для человека определенным преимуществом: есть деньги – можно не сосредотачиваться на них, можно стремиться непосредственно к цели, именно к той цели, которую деньги должны обслуживать.

Однажды глава американского университета предложил мне девять тысяч долларов за несколько недель работы в его коллективе и никак не мог понять моего отказа. «Вы хотите больше денег?» – настаивал он. «Вовсе нет, – ответил я. – Но если бы я имел девять тысяч и размышлял, как наилучшим образом ими распорядиться, мне представляется лишь один достойный способ их вложить: приобрести себе время для работы. Сейчас у меня есть несколько свободных недель для работы, зачем же я стану продавать их, пусть и за девять тысяч долларов?»

Деньги сами по себе не цель. Я не должен удерживать в своем бумажнике доллар, который может лучше послужить цели и смыслу в других руках. Это не вопрос альтруизма. Оппозиция альтруизма и эгоизма давно устарела. Как я уже сказал, моралистический подход к ценностям должен уступить место онтологическому, в котором добро и зло определяются с точки зрения того, что способствует или препятствует осуществлению смысла, а моего смысла или чьего-то еще – это как раз не важно.