К сожалению, именно так обстоят дела, г-н барон. Обычно я недоверчив по отношению к нашептываниям и рассчитываю, что в конце концов все сведется к обычным слухам (которые в нашем городе, как Вам известно, играют не меньшую роль, чем муниципальное учреждение), но тем не менее я решил устроить тщательную проверку.

Во имя Вашей чести я отправил к Вашему дому доверенного человека, и увиденное им таково, что не может быть доверено бумаге.

Таким образом, г-н барон, слухи эти небезосновательны, и при нынешнем положении дел, когда охваченный эпидемией город остался без блюстителей порядка и без всяческих моральных принципов, я ничего больше не могу сделать для Вас, не рискуя запятнать Ваше имя.

Поэтому надеюсь на Ваше возможно более скорое возвращение, которое позволит восстановить Вашу честь.

Искренне Ваш, Э. де Б.»

Нестойкий монархист97

Стихи звучали так:

Да, пришлось Да Мате туго:

Прибыл доктор из столицы,

С ним баронская супруга

Согрешила, озорница!

Был почтенным и богатым,

Стал посмешищем рогатым!

В городах свободы жаждут,

При дворе — веселье, танцы;

Видно, будут не однажды

Вспоминать республиканцы,

Как Империю имели

На баронской на постели!

Без согласия барона

Вспаханы его владенья,

В мягкое земное лоно

Плуг вошел без сожаленья.

Знает каждая букашка:

Целине потребна вспашка!

Руй Барбоза21

Почему этот неоспоримый гений ораторского искусства не был избран президентом Республики? Потому что в 1913 году атмосфера была перенасыщена словами. Было абсолютно необходимо действовать, а не говорить. А кроме того, в 1913 году его превосходные цветистые речи уже не производили того впечатления, что раньше.

Миллер102

Примерно восемьдесят женщин, одетых в красное, во фригийских колпаках, прижали Алберто Миллера к стене во дворе гостиницы, где расположилась комиссия: или он покончит с бесстыдством, которое творится в городе, или ему не жить. Речи, желто-зеленое знамя, национальный гимн.

Бледный (первые признаки лихорадки?) Миллер ответил: «Уважаемые дамы, я веду борьбу с проституцией всеми возможными средствами, но она — гидра о семи головах. Отрубите ей щупальце — вырастут два». Одна из женщин поглядела на него холодно и сказала: «Не притворяйтесь, что не поняли». Когда Миллер двумя днями позже сыграл в ящик, эта женщина сожалела, что его постигла такая судьба.

Барселос60

Вот чего Алвин не знал: когда в воскресенье он был занят Пурезиньей, Барселос выследил Анжелику на веранде и проник туда. Она испугалась, сложила письмо, которое читала в тот момент. «Уходите», — сказала она.

Барселос: Почему? Почему вы прогоняете меня, а не его?

Анжелика: Уходите. Я вас не звала.

Барселос: Меня — никогда. Только его. Почему?

Анжелика: Оставьте меня в покое. У вас своя жизнь, у меня своя. Уходите.

Барселос: Я хочу знать только одно: чем он лучше меня? Ответьте, и я уйду.

Анжелика: Нет. Не отвечу. Прошу вас уйти.

Она скрылась в доме, но Барселоса все равно было слышно.

Барселос: Отлично. Ты будешь ждать его, да? Так вот слушай: он в борделе со шлюхами. Со шлюхами! Со шлюхами!

Отец Менделл39

Однажды холодной ночью 1879-го его позвали к умирающей — как сказали — женщине. Он взял с собой священный елей и, подстегиваемый ветром и пылью, встретил по дороге врача, который пришпоривал коня. Врач поприветствовал его и посоветовал поторопиться. Женщина лежала неподвижно: кожа и кости. Освобожденная негритянка, когда-то, видимо, редкой красоты. Она была еще не старой, но болезнь явно застигла ее в трудный момент: у женщины не было ни близких, ни работы. Ее навещала только одна старая португалка. Менделл свершил соборование, но негритянка не умерла. Через два дня, когда Менделл вернулся, она все еще лежала в постели, между жизнью и смертью. Португалка вливала жидкий суп ей в рот. На третий раз Менделл кое-что заподозрил и при помощи старухи перевез больную в чулан своей квартиры. Там было немногим удобнее, чем в хижине, но суп был получше. Он мог отвезти ее в больницу, но не сделал этого из-за внезапного приступа ответственности за ее судьбу. Через две недели женщина — «Меридиана, я священник» — уже могла ходить и говорить. Через месяц она поправилась на пять кило. Тут в ней заговорила совесть, она занялась готовкой и уборкой. Ей было тридцать шесть; она оказалась чрезвычайно аккуратной, мылась дважды в день и душилась. Менделл, заинтригованный, спросил, откуда, черт возьми, она берет духи. Тогда негритянка открыла сумочку и показала три флакончика с тончайшим французским ароматом: подарок последней хозяйки, объяснила она, подарок в день освобождения. Конечно же, духи были украдены. Даже умирая, она хранила флакончики под подушкой, словно талисман, дающий надежду на выздоровление. Менделл испытал к ней жалость, которая переросла в привязанность, породившую, в свою очередь, щедрость: священник усаживал ее за стол вместе с собой, покупал экзотические ароматы в изящных бутылочках. Однажды он лично испробовал на ней изобретенную им самим туалетную воду — розмарин плюс апельсиновые цветы, — деликатно помазав мочку уха. Негритянка воспринимала все это эмоционально, как верующая: она, беспутная, не заслужила такого обращения со стороны доброго падре.

«Беспутная?» — Менделл рассмеялся, преодолевая искушение коснуться ее. Он погружался в молитвенник, а иногда, чтобы убежать от себя самого, перелистывал его ночами напролет. Однажды утром она пробралась в его комнату, сняла платье через голову и легла рядом. Тело ее было настолько горячим, что священник не мог не подумать об адском огне, а также о том, что это — испытание свыше: он должен вновь уверовать в плотский грех и наказание за него. Но эта мысль мелькнула и исчезла. Отец Менделл провел в постели все утро, благо ему не приходилось рано вставать. Он уже собрался уходить из дома, когда Меридиана дотронулась до него и прошептала: «Разве я не говорила святому отцу, что я страшно беспутная?»

Педро Аугусто74

Недруги — многочисленные — графа Эу видели во внуке монарха возможного наследника трона. Их мечты улетучились вместе с республикой, но это произошло бы в любом случае, ибо шизофрения Педро Аугусто мало способствовала поднятию престижа Империи. Приглаживая золотистую бородку, он убивал время, разнося по коридорам дворца всякий вздор. В припадках он то видел себя в императорской короне, то боялся, что подданные разорвут его на части. В изгнание его отправили на пароходе, крепко привязанного, чтобы он не свалился в море.

Вольтер119

Упоминается в разговоре Менделлы с Барселосом, когда первый, связавшись с негритянкой, пересмотрел свой идеал красоты.