Между тем, приближалась премьера моего «Вишневого сада». Мне настолько нравился будущий спектакль, что становилось не по себе. Я был совершенно уверен в успехе, а это – нехороший признак. Спектакль уже вошел в такую фазу, когда я был ему не нужен: этот состав катился без меня, остановить его было невозможно, внести существенные изменения – тоже. Нет, конечно, я назначал прогоны, делал замечания, покрикивал, пошучивал – в общем, вел себя, как положено. Но мысли мои были заняты другим, а это тоже – признак не очень хороший.

Но поделать с собой я ничего не мог. Как там говорила моя жена? Мы – близкие, чужие люди? Так вот мне стало казаться, что с Лизой мы родные, но не близкие люди. Не близкие в этом самом, немного пошлом, но необходимом смысле.

Однажды в машине, традиционно страстно целуя Лизу, я позволил своим рукам немного лишнего. Лиза не сопротивлялась.

– Я хочу тебя, – выдохнул я неожиданную для себя фразу, которая звучала отвратительно, однако, абсолютно точно отражала мои желания.

– И я, – вздохнула Лиза. – Ну, и где мы удовлетворим наши желания?

– Я сниму для нас квартиру, – буркнул я, постепенно с ужасом понимая, что я совершенно не знаю, как сегодня снимаются квартиры.

Лиза чуть отодвинулась от меня и сказала совершенно спокойно:

– Хорошая идея. Только мне почему-то кажется, что она завтра не осуществится. И послезавтра тоже. В Москве полно гостиниц, где можно снять номер на час-два. Еще можно пойти в сауну.

– Откуда ты все это знаешь? – удивился я, стараясь сдержать некстати появившуюся злость.

– Подружки рассказывали, – пошутила Лиза. – Ты будешь смеяться, но это – правда. Я никогда в жизни не ходила с мужиком в сауну и никогда в жизни не занималась с мужиком любовью в гостинице, где сдаются номера на час-два. Это такая же правда, как то, что я люблю тебя. Я люблю тебя, мой дорогой, и хочу помочь решить тебе эту проблему. Насколько я успела тебя узнать, эта проблема будет тебя мучить, причем, нешуточно. А оно кому надо?

В очередной раз я понял, как я ее обожаю.

Когда мы подъезжали к гостинице, я нервничал, и Лиза тоже. Мне казалось, что у нас обоих было ощущение, будто мы несем впереди себя огромный плакат «МЫ ИДЕМ ТРАХАТЬСЯ!» И с этим плакатом выходим из машины, ищем маленькую гостиницу, заходим в нее… И не то чтобы нас все осуждают, просто всем понятно, с какой целью мы идем.

Больше всего я боялся дурацких вопросов, сальных улыбок, боялся, что администратор будет смотреть на меня как бы понимающе, словно говоря: молодец, мужик! смотри-ка: старый, а такую телку отхватил! И еще я опасался вполне серьезно, что в этом случае дам администратору в морду и всё испорчу.

Администратор нас словно не видел. Не то, чтобы он не смотрел на нас, – он глядел сквозь. Он был вежлив, мил, даже улыбчив, но при этом его словно не было здесь. Вежливо, но однозначно он подчеркивал, что ни мы к нему, ни он к нам не имеет ровным счетом никакого отношения.

Наш номер находился на третьем этаже. Когда мы сели в лифт, я подумал: броситься на Лизу и начать ее целовать – это будет слишком пошло и банально. И поэтому быстро и даже увлеченно начал говорить про то, как, мол, здорово вышколен администратор, и вообще, не удивительно ли, что в нашей стране лучше всего получилось быстро воспитать именно лакеев: администраторов в гостинице, продавцов, официантов… Куда ни кинь – всюду проблемы: с бизнесменами, учителями, фермерами, да с людьми любых профессий, но с теми, кто работает в обслуге – все о`кей.

– Как же я тебя люблю, дурака! – улыбнулась Лиза, и провела рукой по моей щеке.

Номер оказался огромным, но вполне уютным, и, главное, не противным. В нем все было добротным: кровать, два кресла, журнальный столик. У стены стоял большой письменный стол с огромной настольной лампой.

«Сюда, наверное, кто-нибудь приходит просто работать», – некстати подумал я.

Лиза зачем-то проверила кровать на мягкость, посмотрела хитро, сказала самую дурацкую фразу из всех, которые можно было бы сказать:

– Ты не поможешь мне раздеться?..

…И вот мы лежим на огромной чужой кровати на чужих белых простынях, у нас есть чужие халаты и чужие тапочки, мы можем посмотреть чужой телевизор и даже чужой, одноразовой щеткой почистить зубы, воспользовавшись крохотным тюбиком чужой зубной пасты. И все это каким-то удивительным образом не мешает нам осознавать собственное счастье.

Конечно, отвратительно и мерзко, что я говорю всё это собственному сыну, но я не хочу врать или недоговаривать, что, в сущности, одно и то же. Даже не то, чтобы не хочу, просто у меня сейчас по-другому не получится, ну, потому что… Не важно. Не суть. Неохота объяснять. Прости, но так было. Было именно так, хоть ты тресни!

Мои руки как будто вспоминали, что это такое: гладить тело женщины, которую хочешь каждую минуту и после так же, как до. Желание, возникающее до – признак мужского здоровья; желание, возникающее после – признак мужской любви. И потому первое желание возникает у нас гораздо чаще, чем второе, но тем второе – ценнее.

У Лизы зазвонил телефон.

Она схватила его, сказала: «Аллё», и тут же начала кокетничать. Даже если бы я не слышал мужской голос в трубке, а только бы видел Лизу, все равно бы понял, что беседует она не с дамой.

– Завтра? – переспросила Лиза. – Да ты что?! Так поздно встречаться с красивым мужчиной? Ну, не знаю, не знаю… Договорились, конечно. Куда ж от тебя денешься?

Спрашивать у нее: «Кто это?» – было отвратительно. Не спрашивать – невозможно. Обижаться – глупо и унизительно. Не обижаться – не получалось.

Поэтому я отвернулся к стене.

Лиза погладила меня по спине, поцеловала в ухо и сообщила:

– Это Васька. Молодой, а уже заслуженный, между прочим, артист. Откуда-то из провинции… Из Твери… Или из Сыктывкара… Не помню, да и какая разница? Короче, у них там звания быстрей дают. Репетицию назначил на завтра на девять вечера. Представляешь?

Я еще не успел сообразить, как на это реагировать: то ли обидеться, то ли не поверить, то ли благородно обрадоваться, а Лиза уже сказала:

– Хочешь, вместе пойдем? У тебя ж репетиций по вечерам не бывает? По вечерам у тебя спектакли дают. Ну вот и поглядишь, как репетируют другие.

Нет, никогда в жизни, сняв штаны, я не садился с девушкой пить кофе, почему же я тогда такой мудак? Почему я все время хочу думать про Лизу всякие гадости? Самого же раздражает, а все равно думаю, ужас какой-то.

Репетиция проходила в музыкальной школе. Удивительно, но, прожив почти полвека, я никогда в музыкальную школу не захаживал, а потому и не подозревал, что это настолько старое и неухоженное заведение. Невозможно было себе представить, что в этих грязных стенах с покосившимися и пожелтевшими фотографиями, за этими скрипучими и хлопающими дверьми (а я-то наивно был уверен, что в музыкальной школе двери должны открываться-закрываться бесшумно) – рождается музыка. Но музыка рождалась, несмотря на поздний час, практически из-за каждой двери.