И снова посмотрела на порхающую от столика к столику Ари. Даже отсюда видно, как она светится. Брин права, девушка влюблена. Интересно, что будет, если она узнает, как я приложила предмет ее воздыханий утюгом?

Вздохнув, я отодвинула пустую тарелку. Значит, после нашей горячей во всех смыслах встречи Вандерфилд отправился на некое состязание, где победил. Означает ли это, что он будет в хорошем расположении духа и не заявит на меня?

Я снова вздохнула. Потому что понятия не имею, что это означает. Пока понятно лишь то, что я получила отсрочку в наказании. И вред, нанесенный мною неприкосновенному, не так велик, раз он смог победить. Что ж, есть повод порадоваться.

Правда, радоваться не получалось, скорее, наоборот.

На уроках я сидела как на иголках, плохо слушая учителей и с ужасом ожидания расплаты. Но ничего не происходило. Студенты — шепотом на занятиях и с криками восторга — в перерывах обсуждали вчерашнее состязание и блистательную победу Эша Вандерфилда. Всюду только и слышно было Вандерфилд то, Вандерфилд это, так что меня уже тошнило от этого имени.

И ожидание расплаты так меня извело, что стоило прозвенеть колоколу, как я взвилась с лавки и сама бросилась в крыло богатеев.

Постучать пришлось несколько раз. Трусливая Тина даже попыталась убедить Справедливую Тину, что никого нет дома, а значит, можно отчаливать. Справедливая почти сдалась, но в этот момент дверь все-таки распахнулась. Вандерфилд — взъерошенный и сонный, вышел в коридор и зевнул, увидев меня.

— Надо же, сегодня ты решила явиться сама? И даже посылать никого не пришлось? Какая честь.

Он потянулся, незастегнутая рубашка распахнулась. И я уставилась на живот парня с четкими рельефными мышцами.

— А где ожог? — не поняла я.

Вандерфилд усмехнулся, явно забавляясь.

Похоже, мой визит его разбудил. Зеленые глаза щурились от света, на щеке остался след подушки. И сегодня не было ни следа вчерашней злости. Парень выглядел на редкость довольным и расслабленным, в уголках губ таилась улыбка. И даже на меня он смотрел без привычного высокомерного прищура, скорее снисходительно.

Похоже, вчерашняя победа в каком-то состязании привела Эша в прекрасное расположение духа. Я вздохнула свободнее. Раз ожога нет, и парень доволен жизнью, то может, и мне можно не волноваться?

— Рада, что с тобой все в порядке…

— А мне кажется, ты надеялась увидеть на мне жуткую рану, — насмешливо протянул он.

Я задохнулась и сжала зубы.

— Ты ошибаешься. Я переживала…

— Переживала за свою шкуру? Боишься наказания? Правильно делаешь.

Он усмехался, а мне вдруг ужасно захотелось снова приложить его чем-нибудь тяжелым. Зря я волновалась. И совсем забыла, что у богачей есть волшебные мази и лекарства, способные исцелить и не такие ожоги! А я-то ночь не спала, мучилась…

— Раз все отлично, я пойду, — процедила сквозь зубы.

Развернулась, но не тут-то было.

— А кто тебя отпустил? И кстати, за вчерашнее придется ответить, пустышка. Мне не нравится, когда меня гладят горячим утюгом.

— А мне не нравится, когда меня припирают к стене! — вспыхнула я, оборачиваясь. — Ты мне угрожал!

— Я тебе обрисовывал перспективы, — Вандерфилд шире распахнул дверь. — Твои обязанности тебя ждут. Входи.

Скрипнув зубами, я поколебалась на пороге. Но может, лучше сейчас не спорить? Вымою его проклятые полы, и гад от меня отстанет?

Шагнула в полутемное помещение, моргнула, привыкая. В комнате горела лишь одна настольная лампа под абажуром, и после ярко освещенного коридора я видела лишь тени. Дверь позади захлопнулась.

— Ты привел нам развлечение, Эш? — хрипло произнес развалившийся на белом диване Ривз. Незнакомый парень в кресле поднял бокал с вином, с другой стороны хмыкнул еще один.

Я попятилась и наткнулась спиной на Вандерфилда. Отскочила от него, как ошпаренная.

— Я зайду позже…

— Зачем же? — откровенно усмехнулся Ривз. Двое других смотрели с ленивым интересом. Ривз нагло улыбнулся и перевернул свой бокал, выплескивая на пол вино. — Твоя поломойка плохо выполняет свои обязанности, Эш.

Я сжала кулаки, с ненавистью глядя в усмехающиеся лица богатых придурков. На миг мелькнула жуткая мысль, что одним унижением дело не закончится. Но ведь Брин уверяла, что неприкосновенные не трогают таких, как я. У них жители Котловины считаются грязью, отбросами. Для них позор к нам прикасаться. «В тебе нет ничего чистого», — так сказал вчера Вандерфилд.

Значит, меня они не тронут, так и будут глумиться, расплескивая вино и заставляя убирать. Сволочи.

— Девочка туго соображает? — протянул тот, что сидел в левом кресле. Его русые волосы свисали до плеч, на левом виске белел выбритый символ.

— Она из Котловины, Эдди, — хмыкнул Ривз.

— Это заметно, — скривился второй, темноволосый, — Вандерфилд, ты не мог найти кого-нибудь почище? Смотреть ведь больно.

Мои ногти впились в ладони. Смотреть больно? Да чтоб у тебя глаза лопнули!

— Она меня сама нашла, — негромко отозвался за спиной Эш.

— Вечно тебя все сами находят, — проворчал Эдди; остальные рассмеялись.

— Убери здесь, — снова усмехнулся Ривз. — Живо.

Я повернула голову и встретила взгляд зеленых глаз. Вандерфилд так и стоял позади. На миг показалось, что он отпустит меня, прекратит это. Но Эш равнодушно пожал плечами.

— Забыла, где ведро?

Я смерила его презрительным взглядом, задрала подбородок и скрылась за дверью кладовой. Пока набирала в ведро воду, убеждала себя, что ничего страшного не происходит. Ну хочется этим гадам смотреть, как я мою пол — пусть смотрят! Если их это забавляет, это их проблемы!

Со шваброй в руках вернулась в комнату и, не глядя на парней, вытерла разлитое вино. За спиной плеснуло — это Эдди опрокинул свой бокал. Я до белых костяшек обхватила древко швабры, молча развернулась и вытерла. Но тут же плеск раздался со стороны незнакомца в кресле.

Краем глаза я видела усмешки. Похоже, парни не впервой так развлекаются. Сидят, попивают вино, обсуждают состязание и попутно гоняют прислугу, словно комнатную собачку. Очень весело! Мои руки задрожали от ненависти. Как бы я хотела треснуть этой шваброй по наглой роже Ривза или Эдди. А еще больше — Вандерфилда, стоящего у стены и молча наблюдающего. Отдубасить как следует, чтобы вбить в больную голову уважение к людям. Его лицо скрывала тень, не давая увидеть выражение. Хотя на что там смотреть? Все как всегда — высокомерие и снобизм!

А я-то наивно полагала, что Вандерфилд меня простил и наказания за ожог не последует. Бездушные не прощают. Как я могла об этом забыть?

Плески раздавались со всех сторон. Стоило убрать у дивана, как вино брызгало возле кресел. Я молчала, изо всех сил сдерживая злость. Не позволю увидеть этим гадам мои эмоции! Ни за что не позволю!