же глазах, а он, загипнотизированный жуликом, вместо того, чтобы тащить вора в милицию, помогал ему грузить украденное барахло.

Домой он отправился кружным длинным путем. Шел, снова и снова с отвращением представляя ханжеские физиономии священников, и уже не мог понять, каким это образом он, Тропотун, так запросто попался на их удочку. Показное благочестие, елейность, наигранная доброта, нытье о сострадании – бьют на лучшие чувства людей! А сами присосались, как пиявки, к идее бессмертия души и который век сосут из нее соки… И старушонки там противные в черном, шныряют туда-сюда, как мышки востроглазенькие, свечечки собирают, чтобы догореть не успели, чтобы в оборот снова воск пустить. Монашки, что ли? Лица у них молодые. Сгорбленные старушонки с девичьими личиками. Пели все-таки хорошо – с чувством пели!..

Первая соломинка

– Это я! – привычно оповестил Станислав Сергеич, переступая порог родного дома.

В передней тотчас появилась Регина. Ее шелковый голубой халат змеино шуршал. Она прислонилась к дверному косяку и молча воззрилась на мужа.

Он поставил дипломат на полку и с облегчением сбросил летние туфли, ноги в которых все-таки потели в жару.

– Уже девять, между прочим… – сообщила жена многозначительно.

– После тенниса… по городу… гулял…

– Гулял?.. Ты?! – ее аккуратные бровки взлетели вверх.

– А что тут неправильно? – приподнял плечи Станислав Сергеич. – Прекрасная погода… – он уже жалел, что не придумал заранее какой-нибудь стопроцентной отговорки.

– Весьма правдоподобно! – с сарказмом заметила Регина.

Только выяснения отношений мне и не хватает! Устало подумал Тропотун, избегая смотреть на жену.

– Ужинать будешь? – после паузы поинтересовалась она сухо, интуитивно уловив, что настроение у мужа тяжелое.

– Буду. Душ приму – потом.

Водный массаж принес ему некоторое облегчение. Вероятно, на нервной почве мышцы так болели, словно он ночь напролет грузил вагоны, как бывало порой в студенческие годы. Накинул махровый халат и прошел в кухню. Возникло желание выпить крепкий кофе, и он поставил на плиту джезву.

Регина, вошедшая подогреть ужин, уставилась на джезву, как на черта рогатого.

– Кофе? На ночь глядя?!

– Выдохся совсем.

– Что с тобой? – подозрительно спросила она.

– Нет… так… суета… На тебя приготовить?

– Я потом не усну.

Тон ее голоса несколько смягчился.

– Мы сегодня с шотландцами в академгородок ездили, – начала она, ловко расставляя тарелки. – Посетили музей минералов в Институте геологии, а потом загорали…

– Ну, на пляже ты смотришься! – сказал он несколько рассеянно и налил себе кофе.

Регинины глаза взблеснули, но она тотчас прижмурилась, как довольная кошка; знала, что ее подтянутая, с боттичел-левскими пропорциями фигура, действительно, чертовски выигрышна.

– А на завтра намечен банкет… – в голосе ее появились вкрадчивые нотки, – вернусь я, наверное, поздно…

– Сядь! – вдруг неожиданно для себя приказал он. Она молча опустилась на табурет, не сводя с его лица своих кукольных изумленных глаз.

– Ннет… я так… – отвел он взгляд.

– Может тебе в отпуск сейчас пойти? – заботливо спросила Регина.

– Отдохну… скоро… – криво усмехнулся Тропотун.

– Что с тобой сегодня? Этот тон! Я не понимаю… – ее лицо отразило тревогу.

– Порядок, Рина! – как мог, твердо ответил он. – Немного сдают нервы. Все из-за лагеря – а тут еще эта жара!

– Бедный ты мой… – она ласково коснулась его плеча.

– Знаешь, что у нас на ужин?.. Ну догадайся – твое любимое… Мясо с белыми грибами и молодой картошкой!.. – объявила торжествующе.

– У-у-у, – и он невольно сглотнул слюну.

Регина наклонилась к духовому шкафу и извлекла два керамических горшочка. По кухне распространился такой духмяный запах, что у Станислава Сергеича кругом пошла голова.

Однако утолив первый голод, он снова впал в задумчивость и уже автоматически, не глядя в тарелку, тыкал своей вилкой. Надо ее как-то подготовить… Думал он. В нашем подлунном, конечно, каждый за себя – но она все же моя жена… Тут он скосил на нее глаза. Вместе два десятка лет, а вот говорить ей правду почему-то не хочется… Да и выглядеть жалким в глазах собственной жены – это унизительно… Но главное… признайся, ты боишься ее оттолкнуть! Потому что рано или поздно страх от тебя заразиться сделает свое дело. Вначале она будет стараться его побороть, будет скрывать брезгливость и отчаянно мыть руки, а потом… потом… Он положил в рот маленький боровичок, из которого брызнул ароматный грибной сок.

– Вкусно, – наконец сказал он. – Это твоя коронка!

– Добавить? – обрадовалась Регина.

– Пожалуй…

И с удовольствием пронаблюдал, как аккуратные клубеньки молодого картофеля вперемешку с ломтиками мяса и кусочками грибов наполняют его тарелку. Медленно, вдумчиво принялся есть, но тут же мысли его отлетели от вкуснейшего блюда и полезли другие, непрошеные, цепко хватаясь одна за одну, словно вытащенные из ведерка раки.

Сохранилось, интересно, ее чувство ко мне – или же нет?.. Думал он. Когда поженились – любила. Но… перспективный молодой аспирант тоже на дороге не валяется! Что такое, в сущности, любовь? Апофеоз эгоизма. Каждый любит, потому что это приятно, дает ощущение полноты жизни, приподымает над повседневностью. Кроме того, любящий непременно пытается из самых лучших побуждений перевоссоздать любимого по собственному образу и подобию, между делом подчинить своей воле и обратить наконец в послушного раба. Куда денешься – закон личностной доминанты.

Внезапно Тропотун понял, что есть какое-то мазохистское удовлетворение в том, что дни его сочтены, а он сидит и, скажем, поглощает пищу, как сейчас. Замаячивший перед глазами призрак смерти усиливал остроту восприятия – почти как любовь! На смену этому подъему чувств пришла жалость к себе. Она нахлынула на Станислава Сергеича сразу, вдруг – и он мгновенно пошел ко дну. Но эта его жалость не была тоскливой, рвущей душу на части – от которой разве что в петлю, нет, его жалость носила болезненно-приятную, красиво-печальную окраску с оттенком меланхолии.

Станислав Сергеич взглянул на жену увлажнившимся взором и решил, что должен сказать ей все! Сделать это теперь, за ужином?… Она так хорошо ест! И потом, исповедь на кухне… На фоне кастрюль трагедия смотрится фарсом. Лучше в гостиной… Или, быть может, в кабинете?.. Гостиная просторнее – объяснение там будет носить торжественный оттенок… Пусть в гостиной! Еще, важно правильно начать, потому что первая фраза – тот камертон, который настроит на нужный лад весь разговор. Значит так… я негромко окликну ее – Регина!.. Она обернется или же подойдет ко мне… И тогда я заговорю с напряжением и тревогой в голосе… «Эх, Тропотун-Тропотун! – Насмешливо сказал кто-то внутри. – Не можешь обойтись без сцены. Фарисей, неисправимый фарисей!..» Станислав Сергеич смущенно огляделся, словно его застукали на месте преступления, потом выпрямился на табурете, нарочито