— Наоборот, Ходящие к ним спускались. Трое, потом еще трое. Король совсем рассвирепел от таких неудач, требовал остальных одним махом в трещину спустить — но тут Совет взбунтовался, запретил посылать туда людей.

Я тихонько выдохнула.

Как хорошо, что Сайнор не принимает никаких решений в одиночку! Обезумевший с горя король способен наворотить таких дел, что полстраны поляжет. Но у нас его всегда может остановить единогласным решением Совет — собрание руководителей всех девяти ведомств, людей опытных, умных и очень, очень разных. Если уж тонконогая кокетка из Ратуши протестует бок-о-бок со шкафоподобным военным министром, то идея короля и впрямь плохая.

— Скандалище был изрядный, — Патрициус сопровождал речь бурной жестикуляцией, как при игре в пантомимы, — Совет потребовал, чтобы через неделю все трещины в кургане запломбировали от греха подальше. Сайнору ничего не оставалось, кроме как объявить щедрое вознаграждение для добровольцев, если они до того успеют изыскать принца в некрополе.

Мы с кентавром уставились на объявление, которое я бросила на землю и прижала камешком. Маг и воин на нем могли похвастаться поистине идиотскими улыбками. Иллюстратор явно испытывал глубочайшие сомнения по поводу того, к чему призывал.

— И много нашлось добровольцев?

Патрициус закончил плести венок, затянул какой-то хитрый узелок, чтобы ромашки не рассыпались, и с пиететом творца возложил его мне на голову.

Потом серьезно сдвинул кустистые, седоватые брови и отрицательно покачал головой:

— Нет, мадам. Люди видели того Ходящего, выжившего. Никакие деньжища того не стоят.

Я с беспокойством почувствовала, как из сердцевин ромашек выбираются муравьи.

Вероятно, Патрициус испугал их, когда внезапно сорвал цветы. Это как если бы ты зашел в кафе по соседству, и его вдруг унесло невиданным доселе торнадо. Умные насекомые притихли на время плетения венка — решили переждать бурю. Теперь, оказавшись у меня на голове в относительном покое, они осмелели, повылезали, поползли оценивать ущерб и исследовать новые территории. Судя по энтузиазму, с каким они закопошились, новая реальность превзошла их ожидания. Великое переселение муравьишек… И я на роли кисельных берегов.

У меня руки чесались с визгом отбросить венок в сторону, но я не хотела обидеть Патрициуса. Дюжина дней на чужбине в компании Кеса и своего очумелого одиночества сделали меня до странности сентиментальной.

Я вообще еле сдерживалась от того, чтобы не признаться Патрициусу в вечной любви. Нет, не подумайте ничего такого! Просто кентавр был частью той жизни, которую я полюбила всем сердцем, прежде чем бездарно потерять. И за которую теперь тряслась, как молодая мамаша за рожденного в муках младенца: не дай небо, отберут.

В общем, я решила стерпеть муравьев в венке. Напоминала себе, какая я стала взрослая, сильная, крутая, умудренная, прах его побери, опытом. Негоже такой детине бояться лесных рыжиков.

Из-за этой моей внутренней борьбы к особняку Мчащихся мы ехали молча.

Когда я прощалась с кентавром у глухого кирпичного забора поместья, он ойкнул:

— Мадам, да у вас вся голова в муравьях!

— Правда? А я и не заметила… — героически стиснула зубы я. Играть — так до конца.

— Ага, щас, не заметила она! Признайся — ты просто прочитала в воскресной газете, что укусы муравьев улучшают цвет лица, — неожиданно фыркнул знакомой голос из-за высокой калитки.

Голос был чуть ниже, чем я привыкла, с какой-то странной, незнакомой хрипотцой.

Тяжелый кованый засов скрипнул и послушно уполз вбок под длинными пальцами Кадии из Дома Мчащихся.

— Слава богам, с тобой все хорошо, — облегченно выдохнула я, когда подруга появилась в проеме.

— Это должна быть моя реплика, эй! — возопила Кад и заключила меня в такие крепкие объятия, что в шее что-то неумолимо хрустнуло.

Я с негодованием отстранилась, отплевываясь от ее вездесущих волос. Поняв, что все это взаправду, что я действительно добралась до дома, я жива, и моя лучшая подруга тут, возвышается надо мной, как мраморная скульптура богини-охотницы, я от облегчения рассмеялась, да так заливисто, что залаяли соседские псы, а подводная ночнушка испуганно прильнула к ногам.

Смех перерос в легкую истерику: я поперхнулась и начала кашлять. Это показалось мне невероятно смешным, и я попробовала похлопать саму себя по спине, но вместо этого прихлопнула муравья, исподтишка выползшего из-за ворота… Я резко отдернула руку — и у меня вдруг свело ушибленное в Арсенале плечо. Я расхохоталась еще громче, некстати вспомнив белые портки Мелисандра, я подвывала и похрюкивала под обескураженным взглядом Патрициуса… Кентавр привык к более сдержанной версии «мадам».

Отсмеявшись и кое-как наладив отношения со всеми запчастями своего организма, я с удивлением поняла, что боевая, огненная Кадия тихо плачет, прижавшись лбом к калитке.

Мчащаяся устроила мне такой прием, что к утру я уже вовсе не верила в реальность предшествующих дней.

Наверняка вам знакомо это чувство: ты возвращаешься из путешествия, и его сразу же будто ластиком стирает, быстро, безжалостно, как это и принято у вселенной. С легким чпоком натюрморт повседневности втягивает тебя обратно, и, казалось, и не было ничего. А если и было — то с кем-то другим. С твоим зловещим зеркальным двойником, с неясным образом из сновидений, который ты себе придумал каким-нибудь ужасно скучным будним вечером.

Увидев прозрачные, блестящие слезы на глазах Кадии, я испугалась так, как не пугалась даже перед лицом звериных приспешников.

Кад? Плачет?

Невозможно!

Да еще чтоб так тихо, беспомощно… Я совсем растерялась.

Кадия всегда играла роль бравой девчонки (лучше: «деффффчонки»), всегда, с самых малых лет. Сколько высушенных ягод ошши не кидали в нас злые соседские мальчишки, сколько оплеух не лепил тренер по тринапу с говорящим именем мастер Пнивколено, сколько юнцов, краснеющих уродливыми пятнами, не признавались в том, что у них, дескать, нет к Мчащейся никаких чувств — Кадия никогда, никогда не плакала. Ее открытое, красивое лицо упорно не отворачивалось от препятствий, и поэтому у Кадии было больше врагов и врагинь, чем человек нормальный вообще может себе представить. Никто не любит смельчаков.

Хотя в глубине души я знала, что она — не тот картонный персонаж, каким хочет казаться. Что иногда ей хочется заговорить нормальным тоном, без всех этих разухабистых «хей», «эгегей» и «дорогуша». Что иногда она сомневается, хорошая ли это для девушки затея — работать стражем? Носить по десять килограммов железа (если не больше) и решать все проблемы острием меча?

Я помнила, как у Кадии сперло дыхание, когда в темной пещере Дахху она призналась нам в любви к Анте Давьеру. А потом сразу же отреклась от своих слов, попытавшись обратить все в шутку.