— Здравствуйте, — сказала она. — Меня зовут Мадина Игоревна Веневцова. Если возможно, я хотела бы у вас работать.

— Здравствуйте, — кивнула заведующая. — Присаживайтесь, Мадина Игоревна. И кем же вы хотели бы работать?

Рассказ о том, что работать она хотела бы в отделе комплектации, что опыт у нее есть и стаж немаленький, занял всего несколько минут. И все это время Мадина чувствовала только одно: нарастающее недоумение, даже тревогу. Она не понимала, зачем сюда пришла, она уже точно знала, что не хочет здесь работать, и не знала только, что ей в связи с этим делать — продолжать разговор вот так, через силу, или подняться и без объяснений уйти, или наоборот — пробормотать какие-то неловкие извинения неизвестно за что?.. Тревога эта вскоре стала так сильна, что Мадина ощутила ее даже физически, в виде легкой тошноты.

— Что ж… Регистрация у вас, надеюсь, имеется? — спросила заведующая.

К своему стыду, Мадина забыла, как заведующую зовут, в ту же секунду, как только та представилась.

— Регистрация? — удивленно переспросила она.

— Ну да, — кивнула заведующая. — Регистрация по месту жительства. У ваших у всех она обычно в порядке.

Этому заявлению Мадина не удивилась. Экзотика имени преследовала ее всю жизнь, а в последние годы, из-за бесконечных кавказских сложностей, доставляла уже и прямые неприятности, пока, правда, только в виде таких вот вопросов.

— Я русская, — вздохнув, сказала она. — Просто имя такое.

Заведующая замахала руками:

— Что вы, что вы! Для меня это не имеет никакого значения. Это я так, по инерции сказала. Да у вас и внешность совсем не кавказская. И ставка у нас свободная есть, и, представьте, как раз в отделе комплектации. Так вы москвичка?

— Нет, — ответила Мадина.

При этом ей пришлось сглотнуть слюну, которая неожиданно заполнила рот. И сразу ее затошнило так, словно она сидела не на обычном стуле, а в кресле идущего на посадку самолета.

— Тогда регистрацию принесите, пожалуйста. Без этого я вас оформить не смогу, вы же понимаете. Только зарплата у нас, даже со всеми надбавками, к сожале…

Заведующая говорила что-то еще, и довольно громко, но голос ее звучал в Мадининых ушах все тише, тише, потом затих почти совершенно… Затошнило так сильно, что Мадина зажала рот рукой. К тому же закружилась голова, и тоже так сильно, что ей пришлось схватиться другой рукой за край стола, чтобы не упасть.

— Что с вами, Мадина Игоревна? — как сквозь вату донесся до нее встревоженный голос заведующей. — Вам плохо?

Ответить Мадина не смогла. Все силы ушли у нее на то, чтобы подняться со стула и добрести до двери.

— Извините… — чуть слышно пробормотала она, уже стоя на пороге.

И тошнота, и внезапная слабость прошли так же мгновенно, как начались. К тому времени, когда Мадина вышла из библиотеки, на ходу застегивая пальто, от них уже и следа не осталось.

«Да что же это со мной было? — подумала она в полном недоумении. — Так сильно мне здесь работать не хотелось?»

Впрочем, от природы обладая здравым умом, Мадина не привыкла искать чересчур возвышенные объяснения для того, что можно было объяснить простыми причинами; именно такие причины она всегда искала в первую очередь.

Причина неожиданной тошноты, слабости, головокружения, конечно, должна была лежать в области физической, даже физиологической. И особенно гадать, что это за причина, не приходилось…

Повод насторожиться появился две недели назад, и если бы не то обстоятельство, что задержки у нее случались и раньше, то Мадина давно уже насторожилась бы по-настоящему. Но ведь прежние задержки объяснялись ее затянувшимся девичеством, а нынешняя, наверное, тем, что оно наконец закончилось… Поэтому она не придала и этой, последней, задержке особого значения.

Но теперь, когда к ней добавились все остальные признаки, просто-таки хрестоматийные — вот эта вот тошнота, слабость, — Мадина наконец поняла, что с ней происходит.

Она не понимала только, как ей к этому относиться.

Любовь к Альгердасу настигла, охватила, с головой накрыла ее настолько неожиданно, что все внешние обстоятельства отодвинулись так далеко, как если бы их не существовало вовсе.

Вот не задумывалась ведь она о том, что в обычном, обыденном мире существует такая обычная и обыденная вещь, как регистрация по месту жительства, и, когда заведующая спросила, есть ли она у нее, Мадина не нашлась с ответом.

И что задержка месячных с большой вероятностью может означать беременность — тоже прошло мимо ее сознания.

Но теперь это было очевидным фактом, и в связи с этим надо было что-то, наверное, делать.

То есть ничего особенного делать было, конечно, не надо, во всяком случае, пока. Потом — другое дело: надо будет идти к врачу, вставать на учет, ведь ей уже немало лет, а она никогда не интересовалась своим здоровьем, вдруг окажется, что у нее что-нибудь не в порядке… В общем, потом, конечно, хлопот будет немало.

Но сейчас, в состоянии первого ошеломления, Мадине не хотелось об этом думать.

Она шла в одиночестве по Нескучному саду и думала о них с Альгердасом. Это были обрывистые, растерянные и счастливые мысли.

«Как странно… — думала Мадина. — Он — всё. Он весь мир заполняет, всю мою жизнь. А теперь, получается, его будет больше, то есть не больше, а… Он будет у меня как будто бы не один? Господи, какие глупости я думаю, как глупо вообще думаю! Если б Алька мои мысли услышал, то смеялся бы».

Она вспомнила, как он хохотал, упав на подушку, когда она испугалась мыши. Он смеялся весь, каждой своей частичкой, он вообще весь отдавался всему, что делал, и любви тоже, и это было в нем так удивительно, так прекрасно!

Мадина брела по саду, не разбирая дороги. Опять мелькнул где-то сбоку арочный кирпичный мост, но сейчас ей уже не хотелось на него подняться, так поглощена она была своими мыслями. Она не заметила, как задела головой ветку, и очнулась, только когда ветка распрямилась, осыпав ее снегом. Она ошеломленно заморгала мокрыми ресницами, растерла снег по лицу…

И наконец рассмеялась! Растерянность ее прошла совершенно, и она просто расхохоталась — громко, беззаботно. Потому что все заботы, которые ей предстояли в будущем, и не заботами были вовсе, а сплошным нескончаемым счастьем.

Только так она ощущала теперь свое будущее — их общее будущее.

Альгердас уехал на первый разговор с заказчиком, и это был важный разговор, потому что результатом его мог оказаться даже не проект, а целая серия последовательных проектов, которые, как он сказал, длились бы и длились год или даже два, а главное, заказчик был денежный и надежный. В общем, он волновался и, выходя из дому, попросил:

— Динка, поцелуй меня на счастье.

И Мадина, конечно, с удовольствием его просьбу выполнила.