– Анна Ивановна, – немного подумав, прохладно представилась Анна, опуская ноги на пол и борясь с желанием наорать на наглую тетку, ворвавшуюся без приглашения.

– Аня, значит. Ты тут давай не грусти, а то я знаю, как это: по первости всем тяжело, а потом ничего, привыкают. У нас тут не так плохо, как ты себе удумала. Пойдем сегодня к Таше, там познакомлю тебя со всеми нашими. – При ближайшем рассмотрении плохо подстриженная Клава напомнила Анне Ивановне толстого взъерошенного воробья, зачем-то накрасившего губы ужасной красной помадой.

– Анна Ивановна, – поправила она бесцеремонную собеседницу. – Вы простите, но я не хочу идти ни к какой Таше, мне бы хотелось побыть одной, если вы, конечно, не возражаете. – Максимально холодно она попыталась поставить наглую гостью на место.

– Да что ж возражать-то, вот только не дело это – себя так хоронить раньше времени и убиваться. Деточки-гады у всех есть. Мой Ванюшка, правда, помер еще мальцом, так я поначалу так убивалась за родненьким, а потом как посмотрела на всех этих красивых-успешных, которые родителей сдают, вот вроде твоей доченьки, так и думаю: и хорошо, что помер, не дай бог дожить до такого.

Клава быстро перекрестилась и погрузилась в молчание. Анна Ивановна боролась с подкатывающим бешенством: как обидно тратить последние минуты жизни на такую вот Клаву. С чего она вообще решила, что ей интересны ее истории?

– А я сама себя сюда сдала, как почувствовала, что тяжело за хозяйством глядеть. Я ведь раньше на местной ферме главбухом была, дом у меня был знатный, скотину держала, вот только тяжело стало мне, ноги больные. Ну и сдалась сюда. А что? Никаких тебе забот и хлопот, – по-крестьянски рачительно принялась перечислять Клава плюсы пребывания в доме престарелых, игнорируя просьбу Анны Ивановны.

– Комната чистая, теплая, убирают каждый день, готовят вкусно и лекарство когда надо дадут. А люди у нас тут приятные, ну есть пару сумасшедших, – вдруг хихикнула она, – но то такие дурачки безобидные. Один все сына – путешественника во времени ждет, а второй вообще овощ. Ты, главное, в столовой с ним рядом за стол не садись, а то аппетит испортишь.

– Клавдия, – Анна Ивановна резко встала и, сделав несколько шагов по направлению к собеседнице, холодно посмотрела на нее сверху вниз, – пожалуйста, оставьте меня одну. Мне совершенно неинтересны овощи и путешественники во времени, и я не собираюсь сводить с ними близкое знакомство. Пожалуйста, идите, у меня очень болит голова.

– Ладно, – незлобиво вздохнула Клава, тяжело поднимаясь и опираясь на стол, – но если передумаешь, приходи, я справа от тебя живу. Свожу тебя к Таше, тебе там понравится. И печенье попробуй, вкусное, к нам тут раз в неделю лавка на колесах приезжает…

Анна Ивановна сделала несколько шагов по направлению к двери и, распахнув ее, молча уставилась на незваную гостью. Та вышла, не прощаясь, а Анна Ивановна, отпустив дверь и удостоверившись, что та с мягким щелком закрылась, вновь легла на кровать и отвернулась к стенке, уставившись в нее немигающим взглядом. Потерпи. Недолго осталось.

* * *

Конечно же, ни в какую школу он не пойдет. Митя ловко взобрался в свой домик, спрятанный в кроне старого развесистого дуба, и забился в угол, поджав под себя ноги и обхватив их руками. Не пойдет, и все! И пусть его даже не уговаривают. Скукотища в той школе. После британского интерната он вдохнул воздух свободы и вместо заучивания скучной латыни рыл с Генрихом подземные ходы, узнавая по ходу массу всего интересного о строительстве, геологии и военной науке, и решил, что больше никогда в школу не вернется. Да он уже знает больше учителей! Таша сама говорит, что тратить жизнь попусту – это преступление. А в школе он только этим и занимался.

Митя взял в руки «Мифы Древней Греции», валявшиеся на полу домика. Открыл книгу на странице с недочитанной историей про Афродиту. Глаза зацепились за строчки, и Митя тут же позабыл гнев и злость, которые испытывал буквально несколько минут тому назад, споря с Катей. Та убеждала его, что в школу нужно пойти, иначе зловредная Татьяна Николаевна пожалуется в опеку, и их, чего доброго, заберут в детский дом. Но Мите казалось возмутительным и несправедливым подчиняться директрисе, смахивающей на Бабу-ягу. Идти в школу только, чтобы она от них отцепилась? Еще чего! Можно придумать сто пятьдесят других интересных способов заставить директрису оставить их в покое. В конце концов, возле школы еще сохранилась допотопная телефонная будка, из которой можно звонить хоть каждый день и объявлять о бомбе, например.

Про такой интересный способ мятежа Митя узнал от Григория Антоновича. Он разделял Митину нелюбовь к повиновению и был готов предложить миллион и одну шалость, чтобы избежать скучных уроков. Даром, что древний, как Кощей Бессмертный, а соображает! Хорошо, что Таша не выгнала его из дома, чтоб они без Антоновича делали бы? Конечно, есть еще Генрих… При мысли о Генрихе Митя нахмурился. Вот уж кто точно не одобрит неповиновение и нарушение дисциплины. Митя тяжело вздохнул: сердце разрывалось между шутником Антонычем и строгим Генрихом Карловичем, к которому он успел привязаться больше, чем к родному отцу. Как быть? Кого слушать?

Пообещав самому себе вечерком хорошенечко поразмыслить над тем, как избежать ненавистной школы и убедить Генриха в правильности такого решения, Митя погрузился в чтение.

История увлекла настолько, что ему даже показалось, что он слышит шум морской пены, из которой рождается богиня Афродита. Но шум становился все более осязаемым и начал мешать чтению. Митя отложил книгу в сторону и припал к своему «наблюдательному посту».

Окошко его домика выходило на соседский сад, принадлежавший Светлане Фоминичне. В самом саду обычно не было ничего интересного, кроме толстого кота Лютика, в которого можно было стрелять из рогатки вишневыми косточками в тот момент, когда он охотился за птицами. Птиц Митя любил больше, чем котов, и этим летом поставил себе целью их спасение (как учила Таша – всегда ставить цели и разрабатывать детальный план их достижения). Так вот, его целью было спасти сто птиц, а вдруг среди них попадутся редкие экземпляры из Красной книги? И хотя к сентябрю у полосатого бандита удалось отбить только пятерых воробьев, Митя не отчаивался – план он собирался выполнить до конца года, у него еще куча времени.

Митя прильнул к «наблюдательному пункту», ожидая увидеть Лютика, и замер.

Вначале ему показалось, что это птица. Огромная, похожая на фантастическую Рух из сказки, которую они читали в прошлом месяце. Золотая голова, переливающиеся изумрудно-рубиновые перья и трогательные нежно-розовые лапки. Птица напевала дивный мотив, показавшийся Мите смутно знакомым, и плескалась под водой из летнего душа, установленного зачем-то посреди огорода. Ничего красивее Митя в жизни своей не видел. Он замер, стараясь не дышать, чтобы не спугнуть видение.

– Николь, ну хватит там плескаться, простудишься еще! Тебе завтра в школу, давай уже заходи, – раздался из глубины дома зычный голос Светланы Фоминичны.

Митя потряс головой, вырываясь из плена сладких грез. Птица оказалась девочкой с необычным именем Николь. Надо же, а ведь девчонки всегда казались ему ужасно некрасивыми. Но эта… Может быть, она дальняя родственница богини Афродиты? Ведь девочку по имени Николь наверняка нельзя считать обычной девочкой.