Как отмечали некоторые руководители правовых ведомств, обязательные длительные сроки наказаний за хищения и хозяйственные преступления смущали многих граждан и, возможно, смятение толкало их на поиск неформальных способов корректирования судебных вердиктов. 19 июня 1948 г. генеральный прокурор СССР Сафонов писал секретарю ЦК Жданову по поводу приговоров, которых требовали постановления о борьбе с хищениями, выпущенные в предыдущем году: «Иногда такие приговоры не совсем понятны гражданам, и у них создается представление о несоответствии тяжести преступления и наказания, так как наказания за другие серьезные преступления по отношению к наказаниям за кражу явно занижены»41.

Вдобавок некоторые подсудимые и их родные просто не могли разобраться в правовой системе. Как поведал на суде один грузин, которого обвиняли в даче взятки, бывший районный прокурор сказал ему, что суд неправомерно осудил и приговорил его сестру. По словам обвиняемого, он не понимал, что, платя адвокату, работавшему по делу сестры, «нарушал законный порядок обжалования приговора»: «Я сам не знал, как написать жалобу, так как русского языка я не знаю, в юридических вопросах не разбираюсь»42.

На закрытом совещании в феврале 1948 г. председатель Верховного суда Голяков подтвердил мысль, что народ не в силах постичь законы о хищениях. Как он сказал собравшимся руководителям министерств юстиции и госконтроля, ни судьи на местах, ни рядовые граждане не понимают как должно указы от 4 июня 1947 г. и требуемые ими суровые наказания. Фактически законопослушные советские люди симпатизируют преступникам. Судьям, заявил он, следует лучше разъяснять законы массам: «Пока широкие массы народа не будут еще понимать нашей судебной политики, трудно бороться с преступностью. Мы увеличиваем кару; а количество преступников – не уменьшается… Где же результаты нашей работы? Надо же воздействовать не только на преступника, но и на массы, т. е. чтобы в массах росло правосознание, росло уважение к закону и нетерпимость к преступлению… Товарищ Сталин говорил, что надо объявить бойкот всем преступникам, чтобы сама масса проявила ненависть к этим преступникам, а у нас так разбирают дела, что у народа только симпатия к преступникам. Суд должен действовать от имени массы и народа, а у нас не понимают этого, и колхозники пишут, что зря осудили нашего парня или нашу женщину [курсив мой. – Дж. X.]»43. В этом любопытном замечании Голяков утверждает, что карательная политика вызывает в народе сочувствие к осужденным за нарушение закона. Судьи, по его словам, недостаточно разъясняли смысл и цель указов от 4 июня. На деле некоторые судьи сами не понимали эти законы или не полностью осознавали их значение.

В ноябре 1948 г. заключенный Гулага послал в Совет министров Берии примечательное письмо, в котором подытожены многие из огромных (и непредвиденных) последствий указов от 4 июня 1947 г. – для сталинской правовой и карательной системы, для советского населения и для народного доверия к судам44. Автор 8-страничного письма – Т. З. Сараев, бывший секретарь Октябрьского райкома партии Челябинской области. Письмо Сараева свидетельствует о глубоком осознании того, что указы от 4 июня несправедливо карали множество честных и лояльных советских граждан. Оно заслуживает внимания благодаря целому ряду моментов: прежнему руководящему партийному посту автора (возглавлявшего районный партийный комитет в большой области); его несомненной и неизменной преданности партийным идеалам; широте его кругозора и опыта; проницательным замечаниям о последствиях для страны несправедливого осуждения стольких неполитических узников (сам Сараев был осужден за хищения, а не за политическое преступление); наблюдениям по поводу невинных людей, заключенных в лагеря.

Сараев (уже просидевший в лагере 18 месяцев) сразу же признается в любви и верности Сталину, партии, революции и родине. Он не диссидент45. Он пишет, что жестокие послевоенные законы против хищений государственной и личной собственности были абсолютно необходимы. Он приветствует решительную борьбу советского правительства с ворами, бандитами и прочими врагами советского государства после войны и неурожая 1946 г.: «Отсюда вытекает, что Правительство совершенно правильно и своевременно издало Указ от 4.VI-47 г. об охране государственной и частной собственности граждан». Правоохранительные ведомства должны защищать социалистическую собственность и государственный аппарат и от внутренних, и от внешних врагов советской власти, каковых следует поголовно выявлять и сокрушать.

Признав, что в советском обществе таятся опасные «преступные элементы», автор письма резко меняет направление рассуждений. Некоторые работники судов и прокуратуры, предупреждает Сараев, преследуют и осуждают невиновных. Они совершают серьезные ошибки, «аналогичные, в большей или меньшей степени, ошибкам 1937 года». «Своими неправильными методами работы, – пишет он далее, – они вредят нашему государству, озлобляют народ, искусственно преувеличивают преступность и врагов народа в стране». Фактически ошибочные обвинения со стороны следователей прокуратуры играют на руку «англо-американскому империализму», поскольку настраивают советских людей против руководства.

Обращаясь к собственному гулаговскому опыту, Сараев замечает, что многие тысячи заключенных, прошедших через лагерь, где он содержится, все четыре года войны боролись против фашизма: «Храбро сражались за Москву, за Сталинград, за Курск и т. д. Они имеют правительственные награды и неоднократные благодарности от Иосифа Виссарионовича Сталина…» Однако «многие и очень многие из них привлечены к уголовной ответственности и осуждены неправильно». Следователи прокуратуры сфабриковали дела против них либо раздули тяжесть совершенных ими проступков: «Ко всем людям подходят с одной меркой – преступник. Человек, случайно допустивший незначительную ошибку в работе, или вор-рецидивист, или заядлый враг Советской власти». Сараев приводит пример ряда людей, встреченных им в лагере, которых неправильно осудили и приговорили к большим срокам – всех за хищение госсобственности. Члены партии, чьи подчиненные растрачивали средства, получили суровые приговоры, хотя начальники о преступлениях даже ничего не знали. «Простые, необразованные» люди отсиживают чудовищно долгие сроки за мелкие преступления. Он рассказывает о деле некоего Г. А. Бархатова, глухого, неграмотного человека, работавшего механиком в гараже. Однажды у него в зажигалке кончилась горючая жидкость, и он налил туда две чайные ложки казенного бензина общей стоимостью на 18 копеек: «Следователь в грозном духе составил обвинительный материал, а судья осудил на 8 лет… Неужели работники прокуратуры считают приговор суда правильным?»

«Можно было бы, – сетует автор, – привести десятки и сотни других фактов, когда суды лишают свободы на 10-20 лет за небольшие преступления, за 5-6 кг картофеля, за 750 гр. муки, за 7 кг соли и т. д.». Сараев призывает создать специальную комиссию для проверки работы прокуратуры и судебных органов и освободить всех невиновных. Это, по его заявлению, «сократит преступность в стране минимум на 60-70 %». Иными словами, он уверен, что до 70 % заключенных осуждены или приговорены неправильно. Однако, указывает он, когда осужденные или их родные подают жалобы на несправедливые приговоры, почти все они сразу отклоняются46. «Только вера в правительство, в ЦК ВКП(б) и лично в Иосифа Виссарионовича Сталина придает силы апеллировать об освобождении из заключения и о восстановлении в рядах ВКП(б)», – заключает Сараев.