Юноша принял нечаянный дар, стараясь не коснуться пальцами языка камнежорки. Она снова рыкнула, на сей раз тоном выше, и скрылась в своем отверстии, тут же замуровав его каменной крышкой.

Молодой человек недоуменно покатал на ладони шарик, похожий на окаменевшую каплю воды (из какого камня зверюга его вылизала?), потом опустил в карман и вернулся к Летте.

— Вы никого не встретили, пока умывались?

— Нет, а должна была? — девушка приподняла бесцветные брови.

Олаф покачал головой, утаив про встречу с камнежоркой. Летта запахла удивлением, но не стала ничего уточнять.

— Спасибо за ужин, — запоздало поблагодарил юноша.

— А вам за каменный цветок. Я и не знала, что такие бывают, — девушка улыбнулась, а потом сразу спросила, не давая пояснить, откуда именно взялся подарок:

— Сколько нам ещё идти до Темьгорода?

— Впереди Облачный путь и Лесная Заманница, — уклончиво ответил Олаф.

— Красивые названия, — оценила Летта.

— Да, — согласился сдержанно. — Красивые.

Потом, удивляясь сам себе, почувствовал глухое недовольство, рвущееся наружу. Ему захотелось напугать девушку, обрисовать дальнейшую дорогу настолько чёрными красками, чтобы перспектива стать женой красивого и умного вельможи показалась подарком Жизнеродящей.

Юноша начал рассказывать, что Облачный путь — это веревочная дорога над пропастью. Там непрерывно гуляет ветер, мост скрипит и качается из стороны в сторону. Надо попасть в особый ритм, чтобы не закружилась голова — и это ещё часть проблемы. Самое опасное — видения, терзающие тех, кто идёт над пропастью, заставляющие забыть себя, свою цель, шагнуть за край.

Лесную Заманницу надо переходить караваном, а не вдвоём. Там можно пропасть навеки, только поминай, как звали, и песни не помогут! Она была бы хороша сама по себе, если бы через неё не шел тракт контрабандистов и работорговцев. Говорили, что они заманивают в свои сети даже свободных имперцев, и те добровольно идут в рабство, забывают свой дом, семью, отдают все свое имущество чужим людям (а скорее — нелюдям). Даже внешность свою — и ту теряют, магией ли, питьем ли, притираниями. Зачем работорговцу платить Имперскому Совету грабительский налог за продажу красивого раба, если можно заплатить гроши за урода?

— Весь наш предыдущий путь по сравнению с предстоящим — детская прогулка, — вывел в заключение Олаф.

Она не испугалась, напрасно он изощрялся в красноречии. Только придирчиво осмотрела свои башмаки — добротные, но как подозревал проводник, малопригодные для нежных девичьих ступней. Догадка его подтвердилась, когда Летта решила расшнуровать обувь и села на гладкий камень.

Сквозь чулки пузырились мозоли и проступала кровь.

— И как пойдёте? — кивнул на ноги юноша.

— Как и раньше. До моего совершеннолетия только три дня. У меня нет выбора, — решительно поднялась его спутница, невольно морщась от боли.

— Выбор есть всегда, — он со злостью ударил рукой по стене пещеры.

Гул прокатился по стенам. Солнечная паутина завибрировала. В каменном колодце застонало эхо, словно не в силах забыть утраченные надежды.

Девушка даже не вздрогнула.

— У вас есть семья, встречающий проводник Олаф? Родные? — Летта намеренно назвала его полную должность, как он представился ей несколько дней назад.

— Есть, — резко ответил юноша, не понимая, к чему она ведет.

— Но раз вы не с ними, для этого есть веские причины?

— Да, — его голос прозвучал глухо и низко.

— У меня тоже они есть. Моё возвращение домой невозможно!

— Я не говорил о вашем возвращении! — но ведь думал.

Думал! Потому что в этом мире трудно выживать одному. Тем более — одной.

Юноша не стал уговаривать. Бесполезно, как и три дня назад. Он просто опять завернул вещи в тюк, повторил манипуляции с веревкой и своим поясом. А потом увидел, что Летта, крепко прижимаясь спиной к стене, пошла вперёд, приставным шагом, мимо опасного провала, к выходу из пещеры. Олаф со злостью выдрал веревку, просто повесил тюк на локоть и пошел следом за девушкой.

У выхода нашлась ровная толстая ветка, занесённая в пещеру нередкой в этих краях, бурей. Юноша обрубил занозистые места и протянул палку Летте с пояснением:

— С опорой легче идти. А потом я найду жив-лист, чтобы обмотать ноги. Или этот, которым вы мазали мне ссадину…

— Кровосхват?

Парень кивнул.

— Боюсь, в моём случае он бесполезен, — похоже, девушка чувствовала, что, коснувшись в разговоре прошлого проводника, перешла какие-то границы. Легкий запах палёного выдавал невольную вину.

И Олаф надеялся, что подобного разговора не повторится. Молодой человек предпочитал оставаться тем, кем был сейчас, в этом времени и на этой дороге. Безликой функцией, потерянной в пространстве чужих жизней.

Он вышел из пещеры. Девушка, прихрамывая, следовала за ним. Деревянная палка постукивала в такт шагам. Летта молчала. Наверное, ей было очень больно — и физически, и морально. Хотя это вина проводника: он своими словами вынудил ее защищаться. Олаф пересилил себя и ободряюще улыбнулся спутнице. Она с облегчением ответила на улыбку.

Молодые люди шли рядом по широкой дороге. Молча, потому что не хотелось говорить. Хрупкое равновесие их отношений оказалось переменчивым, как облако, гонимое ветром вперёд. И юноша, и девушка ещё слишком много таили друг от друга, чтобы вести непринужденный разговор. А специально придумывать сторонние темы — не было желания.

Олаф старался идти медленно, чтобы спутнице было не так больно. Но тогда Летта упорно обгоняла его, пряча хромоту и немилосердно кусая губы. Она словно решила доказать ему свою самостоятельность, упорство в достижении цели. Словно надо обязательно разбить ноги в кровь, чтобы проводник оценил силу характера!

Как назло, нигде не было видно жив-листа. Хотя он любил каменистую почву, горную породу. Выбирал самое неудобное для прихотливых растений местечко, находил тоненькую трещинку и пускал туда корни. Из почти незаметного глазу зернышка вырастала длинная, стелющаяся по земле лоза, на которой гнездились усыпанные колючими усиками толстые круглые листья.

Словно имперская ищейка, Олаф вглядывался по сторонам, кидался к каждой расщелине. Но то ли был не сезон для жив-листа, то ли недавно по тропе прошел травник, оборвавший целебные листья на продажу. Юноша пару раз предложил Летте понести её на спине, но она отказалась, что, впрочем, нисколько Олафа не удивило.

Наконец, проводник заметил спускающуюся сверху лозу. Она висела слишком высоко, чтобы ее можно было достать с земли, поэтому Олаф усадил Летту, велел ей снять чулки и обувь, чтобы отдохнули ноги, а сам, принялся карабкаться по почти отвесной скале. Скалолазанию юношу никто не обучал, приходилось действовать по наитию, нащупывать любой мало-мальски подходящий выступ, зацепляться пальцами, сдирая их в кровь, буквально вбивать ступни в трещины, чтобы продвигаться всё выше и выше. И всё равно лоза маячила на недостижимой высоте. Казалось, ещё шаг — и достигнешь цели, но обманывался, и неуловимый жив-лист покачивался над головой, словно дразнил.