Олаф хмыкнул. Его спутница оказалась хорошей рассказчицей. В ее изложении боги представали живыми и очеловеченными. Они обладали чувствами и жили полной жизнью. Это были не абстрактные сущности, которым принято молиться в храмах. Мракнесущий и Жизнеродящая представлялись мужчиной и женщиной, которые сначала создали проблему, а потом начали её решать. Только вот проблемой был сам человеческий род.

Впрочем, последнее нисколько не удивляло. Люди всегда умудрялись влипать в неприятности и втягивать в них окружающих. И даже магия, казалось бы, такая всесильная, на деле оказывалась ничем перед могуществом всего сущего. Жизнеродящая обеспечила своих созданий всем: дала тех, кто строго выполняет свои функции. Если жить в мире с живой природой, то можно обойтись и без волшебства. Пашцы будут следить за сменой сезонов, удобряйки — за качеством почвы, мыльники — прекрасно отстирают с одежды грязь, вытравилы не позволят далеко распространиться инфекциям. И это далеко не полный перечень существ, созданных на благо человека. А маги — управляют материей, стихиями, но не могут повернуть время вспять, оживить умершего, прирастить оторванную конечность, создать артефакт, дарующий всеобщее счастье или здоровье. Даже несправедливость не побороть волшебством.

Юноша поделился своими соображениями с Леттой. Ему показалось интересным узнать ее точку зрения. Она подумала немного. А потом отозвалась:

— Магия предполагает наличие каких-то особенных способностей. Маги чванятся перед другими имперцами, создают закрытые сообщества. Они считают себя высшей силой, отмеченной печатью богов. И забывают главное, у каждого человека есть свой дар, частичка совершенства Жизнеродящей. Чтобы существовать в гармонии, мы должны обмениваться своими дарами друг с другом. Отдавая и принимая — постигать жизнь.

Олаф усмехнулся. Что полезного Жизнеродящая заложила в его способность различать чужие эмоции в виде запахов? Другие не хуже определяли чувства по мимике или интонации. Может быть, юноше это удавалось быстрее, точнее и полнее, но развитая эмпатия — не самое главное в жизни. По крайней мере, сам Олаф считал именно так. В детстве, когда еще не научился держать язык за зубами, он охотно рассказывал, чем пахнет от того или иного человека. Хорошо, что слушатели относились к его болтовне как к ребяческим фантазиям. Потом мальчик понял, что его способность уникальна — и испугался. С тех пор о сомнительном даре не слышал никто.

— А если у человека есть дар, который он не ценит? К которому относится, как к проклятию, недостатку, — Олаф не понял, что на него нашло, слова вырвались сами собой, в продолжение мыслей, — и скрывает его от всех. Боится, что привлечёт внимание Имперского Совета. А потом выясняет, что им до него, по большому счету, нет никакого дела. И никто не собирается его ссылать в гетто Темьгорода. Живи, как хочешь, никого не трогай. Но когда человек наконец расслабляется, видимо, сам Мракнесущий заводит его в то место, которого он избегал. Этим даром человек тоже должен делиться?

Он не понял её взгляда, быстрого и пронзительного. Олафа словно обожгло, но только он спохватился, как огонь уже стих, и даже углей не осталось. Летта шла, погрузившись в тяжёлое молчание. Юноша не мог понять, что изменилось, пока едва заметный запах обиды не коснулся ноздрей. Неужели Летта приняла его завуалированную исповедь на свой счёт? Подумала, что её способность петь песни Мракнесущего причислили к уродствам? При том, что сама считала себя ничуть не лучше тех, кто живёт в Темьгороде.

Олаф не хотел непонимания. Парень прекрасно знал, что оно, будучи сперва ничтожным, со временем может перерасти в жуткую проблему.

— Я говорил не о вас.

— О ком? — девушка отозвалась слишком быстро.

— О, — он запнулся, — о своём приятеле.

— И какой же у вашего приятеля дар? — показалось, или Летта больше выделила «приятеля», чем «дар»?

— Он чувствует, как дышит, — уклончиво ответил проводник.

— О! — она засмеялась, хотя в смехе проскальзывали льдинки печали. — В таком случае я пою как убиваю. Так что там? Почему ваш приятель опасался Имперского Совета?

— Наверное, был маленьким и глупым, — теперь смеялся и Олаф.

— А сейчас он — большой и умный?

Снова стало весело и легко. Молодые люди могли говорить, могли молчать — и то, и другое было одинаково хорошо. Дурачества чередовались с серьезными раздумьями, будто Олаф и Летта знали друг друга уже лет десять, а то и сто.

Вечер пролился на землю как-то сразу. Будто неряшливый маляр расплескал ведро густой темной краски на светлую стену. Тропа и окрестности, что еще недавно виднелись как на ладони, скрылись в тень от усталого взгляда. Вместе с сумерками пришла прохлада, и продолжать путь стало невмоготу. Навалилась усталость, камни, будто живые, сами лезли под ноги, тропа вихляла, словно ее прокладывали путники, предварительно наевшиеся выпьянки и запившие ее крепленым вином. Надо было искать место для ночлега.

Впереди высилась горная гряда. Насколько помнил Олаф, там имелись пещеры: мелкие, где едва бы поместился один человек, и длинные аркады с ветвистыми коридорами, разноуровневыми залами и озерами в глубине. Скоротать ночь молодые люди решили в ближайшей. Молния редко бьет дважды, и там вряд ли бы оказался кто-то страшнее летучей мыши. Однако юноша предложил полушутя:

— А не проще сразу на входе спеть пару-тройку песен Мракнесущего?

Летта обронила без объяснений:

— Нет, — и смеяться на эту тему как-то сразу расхотелось, в короткое слово была вложена огромная сила.

Девушка знала, о чем говорила. Если всё время только защищаться, однажды перестанешь отличать друзей от врагов, будет казаться, что за каждым поворотом тебе грозит нападение, а в каждой улыбке чудится оскал. Не мани лихо, даже если просто хочешь его отвадить.

Олаф мысленно обругал себя. Он, уже не первый раз за день повел себя бестактно и теперь чувствовал себя дикарём, попавшим в изысканное общество: и ничего плохого не желал, но и делал всё не так. Бирюк бирюком. Впору заново учиться этикету и манерам.

Пытаясь скрыть смущение, быстро соорудил факел и прошёл с ним под каменный свод, чтобы проверить безопасность пещеры. Сделал буквально десяток шагов вперёд и едва не угодил в каменную ловушку: почти вертикальный колодец уходил вниз на необозримую глубину, оставляя по краям вдоль стен узкие каменные карнизы в ступню шириной. Юноша каким-то чудом удержался на краю. Вернее, тело стояло, а в воображении он уже падал, разбивался о камни, ломал кости, проживал последние мгновения жизни. Олаф застыл, восстанавливая дыхание и сердцебиение. Ничего же не случилось, слава Жизнеродящей. Хорошо, что решил проверить.

Летта приблизилась со спины, медленно и осторожно. Олаф кивнул на ловушку:

— Не боитесь высоты?

— Не особенно, — девушка глянула вниз. — Дна не видно. Будем искать другую пещеру?

— Нет, почему же? Колодец — гарантированная защита от хищников, нам надо лишь перебраться вперёд, вглубь пещеры.