— И что означают эти знаки?

— Ну, давайте подумаем, — юноша указал пальцем на первый знак, — ладонь с глазом находилась под водой — может, воду?

— А ладонь со ртом — земля, — предложила девушка, — кажется, этот знак встречался на тропе.

— На живом дереве — ладонь в ладони. А это… — он невольно радовался, что его подопечная разговорилась, отвлеклась от созерцания какого-то одной ей доступного мира, ведь каждое произнесенное слово возвращало Летту к нему, к их путешествию в Темьгород.

— Огонь? — она обежала камни, словно увлекшийся открытиями ребенок. — Тогда пустая ладонь — это воздух?

— Четыре сезона, по четыре месяца. Белый — зима, розовый — весна, зеленый — лето и черный — осень, — проводник чувствовал, как кружится голова, будто святилище сопротивлялось, не желая отдавать Летту.

Это были всего лишь камни, однако Олаф поймал себя на мысли, что, вопреки здравому смыслу, раздумывает, как бы их обмануть, словно они обладают волей и разумом. Он не мог не бороться. Потому что девушка принадлежала этому миру, а не тому, существовавшему когда-то.

— И для кого было построено это святилище? — удивилась Летта.

Олаф пожал плечами, небрежно, словно признавал какой-то пустяковый, не стоящий внимания факт:

— Самой жизни?

— Пока служители Храмов не раскололись и не стали поклоняться одни — Жизнеродящей, другие — Мракнесущему, — вдруг пробормотала тихо девушка.

Олаф с ужасом ощутил, что вновь теряет свою спутницу. Её настроение как-то неожиданно поменялось с восторженного на печальное. Может святилище навеяло воспоминания о родителях, может просто нахлынули усталость и разочарование. Летта опустилась на колени прямо посередине круга и прикрыла глаза.

Юноша с нарастающим раздражением смотрел, как девушка начала медленно раскачиваться из стороны в сторону, словно погрузившись в какой-то транс, напевая тихую, едва уловимую мелодию. Были это отголоски знаний, которыми некогда одарила её мать, или же что-то иное?

Ему захотелось схватить Летту в охапку и бежать — бежать как можно дальше от этого непонятного святилища, от этих камней, странных ладоней. Но мышцы сковали неведомые силы. Проводник не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, он словно сам обратился в тотем и врос в землю. Не в божество, нет — просто в символ, которому будут поклоняться, а потом однажды втопчут в грязь. Разгорающееся негодование — словно обжигало Олафа, подобно глиняной фигурке в печи, делало и прочным, и неподвижным. Юноша сам не понимал, почему так происходит. Почему эта коленопреклоненная фигурка Летты вызывает у него ярость? Он же не отвечает за неё? Не волен распоряжаться её жизнью? Её судьбой? Её будущим? Девушка только попросила проводить её в Темьгород. И она сама вправе выбирать себе путь. Хочет остаться здесь, на этом капище — останется, даже если он сойдет с ума от ярости.

Однако, нащупав в глубине свое души какое-то тепло, доверие, участие, право Летты на свой выбор, Олаф вдруг ощутил, как кровь начинает приливать к конечностям, как потихоньку отходят мышцы, напряжение снимается.

Так вот каким он был — раскол? От неприятия, от принуждения, от бесправия? Пробудив в себе добро, юноша смог пошевелиться. Сделать шаг к девушке. Положить руку ей на плечо.

— Нам надо идти? — не приказал — спросил, едва шевеля онемевшими губами.

Она открыла глаза и встала. Словно только что очнулась от глубокого сна. Огляделась по сторонам и потрясла головой, приходя в себя. А потом первой покинула святилище.

Молодые люди едва нашли свою тропу. Прежде такие явные, символы теперь прятались в траве, за корой, отступали на обочину тропы и сливались с камнями. Они словно выполнили свой долг и теперь предоставили посвященным самим искать дорогу. Научив ходить — предлагали идти без руки и опоры. Так поступают родители и боги.

По внутренним ощущениям казалось, что с тех пор, как Летта и Олаф, ведомые странными ладонями, свернули в сторону, прошло не меньше нескольких часов. Но солнце по-прежнему стояло почти в зените, тени бежали впереди своих хозяев, и до вечера было ещё очень далеко. Нещадно палило, ветер не разгонял жару, а напротив, только сушил кожу и больно покалывал. Птицы кружили высоко в поднебесье и казались черными точками.

Впрочем, может быть это и были черные точки, мельтешащие в глазах? Небольшие вулканчики дорожной пыли забивали обувь, делая каждый шаг, сродни пытке, мелкие песчинки казались острыми булыжниками. Вода — живительная, холодная — давно закончилась, а нового водоёма пока не встретилось. Наверное, молодых людей устроила бы и лужица, пусть даже в ней мельтешили бы живчики. Не пить — намочить губы, обтереть лицо — стало бы легче.

Олаф расстегнул куртку и ослабил ворот рубашки, ткань неприятно прилипала к вспотевшей спине. Но если бы юноше предложили вернуться к помеченному странным знаком ручью, чтобы напиться и искупаться, он бы послал этого доброжелателя к самому Мракнесущему. Ещё раз переживать то, что пришлось пережить — казалось невозможным.

Летта, вероятно, изнывала от жары не меньше, хоть и приехала из жаркого королевства. Поминутно вытирала со лба мелкие бисеринки пота и облизывала потрескавшиеся губы. Девушка сняла плащ и шла, перекинув его через руку. Подвёрнутые путешественницей штаны давно развернулись и обтрепались снизу. Тогда она попросила у проводника нож и безжалостно обрезала их почти по колено, явив свету изящные лодыжки и стройные подтянутые икры.

Начавшийся было разговор о том, что произошло на святилище — не завязался. Все казалось тягучим, давящим сном, одновременно приснившимся двум людям. Впечатления от него вылились в молчание и свелись к размышлениям о том, что бесполезно принуждать, надо дать право на ошибку, на заблуждение, именно для того, чтобы уверить в своей правоте. Насилие же — это только тормоз, увы, связывающий по рукам убеждающего, заковывающий его в рамки собственных заблуждений.

Религия Империи предполагала наличие двух богов: Мракнесущего и Жизнеродящей. Им строили разные храмы, верно служили и не пытались объединить. А кем они являлись, как не двумя сторонами одного целого? Разве в каждом имперце не было частички светлого и тёмного, начала и конца, целомудрия и развращённости, знания и незнания? Жизнеродящая создала жизнь, но Мракнесущий проследил, чтобы всем хватило здесь места. Жизнеродящая даровала людям свет, а Мракнесущий приносил ночь.

— Двойственность, — словно эхо мыслей Олафа, проговорила Летта. — Вечное «да» и «нет», идущее рука об руку, — он удивился, что она думала о том же самом, мысленно, они будто разговаривали друг с другом, видимо, потому молчание не казалось гнетущим и тяжёлым. — Хотите, расскажу предание о сотворении всего сущего?

Олаф кивнул, хотя знал его: каждого имперца знакомят с этим преданием в раннем возрасте, перемежая с колыбельными и добрыми сказками. Девушка улыбнулась, вздохнула и вдохновенно начала:

— До великого раскола прекрасная Жизнеродящая и ужасный Мракнесущий являлись единым целым в двух сущностях. Чувствовали одно, думали об одном, шагали рука об руку. И не видели отличий друг друга. Потом Жизнеродящая создала живое существо, красивое и нежное, подобное себе самой. Потом другое, третье. И, наконец, их стало так много, что некуда было ступить, а их желания и просьбы неслись к богине беспрестанно. Мракнесущий пожалел любимую и усыпил часть ее созданий, превратив их в землю. Теперь остальные, увидев его, бросались наутёк, пугали им детей и просили защиты от бога. Жизнеродящая попыталась исправить деяние любимого, но не сумела возродить тех, кто стал землёй. Однако их прах теперь сам порождал новые формы и виды существ. Только в новых существах было больше от Мракнесущего. Жизнеродящая обрадовалась, что наступит мир и покой, но напрасно. Порождения бога и богини спорили и даже убивали друг друга. Жизнеродящая от горя выплакала все глаза и ослепла. Мракнесущий рассердился. Сровнял всех с землёй, перемешал их прах и позволил воссоздаваться самостоятельно. Но в назидание — оставил вечное хранилище памяти — души. Новые создания начали видеть сны, в которых осознавали свою двойственность. Им это не понравилось. Они научились не замечать сны, но сама природа разделила их на два противоборствующих лагеря. Тогда Мракнесущий наградил их способностью умирать и возрождаться в новом теле, надеясь, что прошлый опыт научит чему-то живых. Однако, перерождаясь вновь, они забывали себя прежних. Так и живём до сих пор, — окончив рассказ, Летта улыбнулась, словно примерная ученица, ответившая перед классом урок.