Бедняжка вдруг ухватилась за тему со своей стороны.

Опять про работу. Про непозволительность молодой женщине сидеть дома. Малыш все равно на искусственном вскармливании, поэтому будет правильнее, если она начнет приносить доход. Вот только куда деть ребенка? Нанять няню нет лишних денег.

Родители призадумались.

Я лягнул ее под столом.

Мне показалось это чрезмерным – выклянчивать у родителей деньги. Хватит уже и того, что они пожертвовали ради нас квартирой. Надо и совесть знать.

Повисла пауза.

Тут от Малыша откровенно запахло. Принюхиваясь и морщась, все закрутили носами.

И вдруг мама сказала:

– Я буду с ней сидеть.

Взяв девочку на руки, она с нежностью улыбнулась и поцеловала в головку.

– Но ведь ты же работаешь, – изумился отец.

– Уволюсь. – Мама пожала плечами. – Такое уж время пришло, что ребенок стал роскошью. Но времена не выбирают. А я теперь, как-никак, бабка. Пора выходить мне на пенсию.

В этот миг я увидел в глазах жены торжество. Сверкнуло и сникло, обратившись в растерянность, в сожаление, в покорную благодарность – в маску вежливого коварства. Но первую реакцию я заметить успел: веселящийся взгляд наконец-то свободной женщины. Скажем прямо – взгляд самки.

Вот только свободной-то – для чего?

Весь следующий год я упорно работал.

Порода скорпионов последовательно улучшалась. Их интеллект достиг столь высокого уровня, что для селекции стали использовать «метод обходного пути» и «метод проблемной клетки».

К сожалению, наши серьезные научные достижения находили все меньше поддержки в целевом финансировании. Выделяемых средств едва хватало на простейший «Т-лабиринт». Лаборатория хирела.

К весне 96-го финансирование иссякло.

Аналогичная ситуация сложилась не только у нас. Бо́льшая часть зоопарка пребывала в состоянии экономического упадка. Животные отощали. Люди прозябали без надбавок и премий, на голом окладе бюджетного малоимущего. Все чаще возникали недовольные разговоры, что за такую зарплату вкалывать смысла нет. Кто нашел возможность, где-нибудь подрабатывал. Романтики митинговали. Прагматики увольнялись.

На этом фоне некоторые лица из высшей администрации стали появляться в новеньких авто́, именуемых «иномарка». Для нас это было недосягаемым, нереальным словом. В итоге «административной реорганизации» мы поняли главное: каждому – своё.

Соломоныч начал сникать. Правда, крепился, виду не подавал. Продолжал изображать руководство, приходя в лабораторию с выражением оптимизма. Его несгибаемость нас не обманывала. Все знали: деловито раздав указания, он вскоре уединится в своем кабинете, и до скончания дня будет убивать рабочее время бесконечным разгадыванием газетных кроссвордов.

Я не выдержал и спросил его напрямую: «Зачем мы приходим на эту работу?». Он не понял. Я уточнил: «В нашей селекции скорпионов смысла не больше, чем в разгадывании кроссвордов». Он улыбнулся: «Однажды наступает такое время, когда работа превращается в хобби. Кроссворд – это хобби. А хобби – это такое искусство находить радость в бессмысленном, казалось бы, деле. Радость – сестра красоты. Во всяком кроссворде красота, безусловно, содержится. Ты только представь: в нагромождении случайных понятий, на перекрестке случайных букв, вдруг полыхнет прозрение – слово – и воссияет смысл!»

Я ретировался. По-моему, он спятил.

В начале лета повстречал в зоопарке отца.

На работе мы редко пересекались. Нам хватало домашних свиданий по поводу Малыша, которая жила с бабушкой. А в зоопарке каждый занимался своим делом.

– О-о, надежда нашей науки! – Отец улыбался, похлопывая по плечу.

Я поспешил от руки увернуться. Его задор мне был неприятен.

Бросалось в глаза его одеяние: тенниска, брюки, стоптанные сандалии. Эти же вещи я видел на нем еще в пору трудоустройства в «Террариум». На работу он ездил в удушье метро, а старенькие «Жигули» трепетно сохранял в гараже-ракушке под окнами во дворе, используя исключительно для поездок на дачу, которая на моей памяти облика не меняла. Да и квартирная мебель была всё та же. По всей видимости, в отличие от кое-кого, отец все эти годы существовал на свою законную, жалкую зарплату.

Мне вдруг подумалось, мой отец – порядочный человек.

Мне подумалось: порядочность – не лучшее свойство для выживания.

– Как диссертация? Когда защита? – Он был сама жизнерадостность. – Четвертый год уже, кажется, пишешь?

– Пишу, папа… Вот только…

– Что?

Я запнулся. Не знал, как сформулировать то, что давно уже…

– Что-то не так?

– Понимаешь, папа… Я сомневаюсь… не уверен… что стоит продолжать.

– Ты о чем?

– О профессии… О жизненном выборе… который сделал за меня… ты.

Его жизнерадостность сдулась.

– Сынок… Я подготовил тебе карьеру…

– Папа, папа, ты сам-то в это веришь? Раскрой глаза, оглянись! Вот это ты называешь карьерой? Всё нищает, деградирует, рушится на глазах, никому ничего не надо, никто ни во что не верит, живем сегодняшним днем, нет и малого проблеска перспективы, все стремления свелись к самым примитивным инстинктам, каждый думает, где бы срубить деньжат, попросту говоря, выжить – и это ты подготовил мне?!

Я раскинул ладони. Он помрачнел.

Мы стояли посреди зоопарка. Беспощадно палило солнце. Животные взирали встревоженно. Посетители проходили без интереса.

– Ничего, сынок. Ничего… – Он сощурился, глядя вдаль. – Переживем. Надо верить. Наука вновь будет востребована.

– Не знаю, папа, не знаю… Знаю только одно: заниматься этим из любви к искусству – абсурд.

На двадцатое июня взял билеты на поезд. Накануне привез Малыша от родителей. Предстоял отпуск на жениной родине, ее мать все названивала, мол, хочет понянчиться с внучкой. Иными словами, я ехал развлекать тещу.

За последний год Малыш из детеныша развилась в человечка. Весьма резво бегала, время от времени шлепаясь. Увлеченно ломала игрушки. Смеялась беззубым ротиком. Нормальный ребенок.

Единственное, что смущало: ей минуло два года, а она все молчит.

За тот же год жена преобразилась в яркую даму. Работала теперь в аптеке, где, по ее словам, нужно «выглядеть». В квартире росла стопка гламурных журналов. Этим исчерпывалось ее участие в домашнем хозяйстве.

Да нет, все было неплохо: семья в сборе, бубнил телевизор, копошилась Малыш, я стоял у плиты, стряпал ужин.

Вот только жена мне мешала.

Перетряхивая гардероб, она выбирала наряды для отпуска, напяливала и всякий раз справлялась о моем впечатлении. Я решительно одобрял. Мне нравилось все. Только бы она не затягивала свои сборы. Изредка на нее поглядывая, я с тоской понимал: в ней произошло изменение самомнения, и во что ее ни ряди, не превратится она в трогательное существо, которое я некогда сентиментально нарек Бедняжкой.