Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Осенью сорок первого отозвали — прошел всю войну с немцами и в августе сорок пятого снова оказался в Маньчжурии, сведя счеты с японцами. И служил в Китае и Корее еще четырнадцать лет. За все это долгое время ухитрился получить награды, как от Чан Кайши, так и Мао Цзедуна, которые сейчас еще мальчишки…
Напрягшись, Фок с трудом ответил:
— Си Цзиньпин…
— Династия Цзинь в третий раз пришла нами править?!
Голос девушки задрожал, она стала целовать его руку, потом плечо. И он услышал ее торжественный голос:
— Я служу тебе, потому что люблю! И сама убью того, кто завладеет этим телом. Но у меня есть люди, что смогут помочь, одна я не справлюсь. Потому что не знаю как, но они о том могут ведать. Потерпи, не умирай без меня, потомок хуань-ди, легендарных Ванов древней династии, ибо тогда мы умрем с тобой вместе…
Девушка вышла, он только услышал скрип двери, ибо видеть уже не мог. Но по интонации осознал, что так оно и будет — китаянка почему-то приняла его за другого, но разубеждать ее было поздно. Но может как-то эти «лекари» или монахи его спасут, оставят в теле, в котором можно еще много сделать полезного. А если не смогут, то трупов станет больше — китаянка их просто убьет, потом зарежет настоящего Фока, не дав тому ни малейшей возможности завладеть снова телом, и покончит жизнь самоубийством — в ее решительности Александр Викторович не сомневался.
И тут пришла настоящая боль, которая убивает — а та минута была от нее отсрочкой. Фоку показалось, что его мозг взорвался как граната, яркой вспышкой, и тут же навалилась темнота…
ЧАСТЬ ВТОРАЯ "КОРАБЛИ ОДНОЙ ВОЙНЫ" 29 мая — 10 июля 1904 года. Глава 16
Бок припекало, будто подложили горячую грелку, живот тоже, и шею, и ощущение, словно связали по рукам и ногам толстыми и теплыми веревками. Дискомфорта Фок не испытывал, наоборот, благостно. И настолько приятно, что только через несколько секунд до него дошло — голова совершенно не болела, а ведь он реально умирал.
Потрясение от этого открытия было настолько велико, что Фок вскинулся на кровати, раскрыв глаза, с трудом оторвавшись от спутывающих его уз, и онемел от удивления. И тут же охрипшим от потрясения голосом, выразил свое отношение к ситуации, что во всей красоте, вернее, наготе, явилась перед его взором.
— Охренеть!
Действительно, лежало перед ним то, от созерцания чего можно тронуться рассудком. Мало того что ужасные боли покинули его голову и тело, так горячими путами оказалась китаянка, что прижимала его к себе, обвив руками шею, и в чисто женской манере закинув свою ногу ему на живот. И она была полностью обнаженной, ни одной тряпицы, а точеное тело поразило его своей красотой, как попадание трехдюймового снаряда в амбразуру дота. Даже дыханье сперло от лицезренья подобного зрелища, учитывая, что он сам находился в том костюме, который был дарован библейскому Адаму до его грехопадения и изгнания из рая.
— Ленка, остановись, убьешь…
Узкое стальное лезвие стилета уткнулось ему в горло — а глаза китаянки были подобны его острой кромке — безжалостные и решительные. Можно не сомневаться, еще секунда, и легким нажатием она вскроет ему горло. Но хриплые слова Фока остановили фурию, и произвели на нее потрясающее впечатление — она мгновенно перевоплотилась. Ярость словно испарилась, и на ее место пришла невыразимая смесь любви, обожания, преданности, которая может быть только у законченных фанатиков, что истово приняли учение своего наставника. Глаза девицы полыхнули таким огнем, что впору обходиться без электричества.
— Ты вернулся, великий повелитель… Ты здесь…
Кинжал громко звякнул о большое серебряное блюдо, что стояло на низком столике, придвинутом к кровати. Фок онемел от зрелища — там были разбросаны иглы акупунктуры, от маленьких, до чудовищного размера, которыми не лечить, а убивать спокойно можно. А еще множество других приспособлений, о предназначении которых можно только догадываться, замирая сердцем от страха — некоторые совершенно непонятные, а другие походили на орудия утонченных средневековых пыток.
— Ты мой теперь… Мой повелитель!
Китаянка крепко прижалась к нему всем своим восхитительным телом, и стала осыпать его лицо горячими поцелуями. Фок вначале был ошарашен подобной страстью, пытаясь припомнить, сколько десятков лет тому назад к нему проявляли такую любовь, но не смог. И более того, плохо это или хорошо, но сам почувствовал нарастающее возбуждение, которого давненько не испытывал. Более того, внезапно осознал, что тело стало испытывать отнюдь не стариковские чувства. Плотское желание нарастало, остановить он его не смог, да и не желал.
И сам стал отвечать на ласку — прошелся руками по ее прелестям так, что девица ойкнула, причем не только от боли, больше от радости, потому что прижалась еще сильнее. А вот целоваться китаянка совершенно не умела — пришлось учить. И этот процесс ей настолько понравился, что Фок сам запылал страстью, в которую девушка стала подбрасывать не просто охапки сухой соломы, нет — ковшиками бензин плескать.
— Ты будешь моим первым и единственным мужчиной, любовь моя… Мой повелитель… Я хочу тебя… Жажду… Я схожу с ума от желания! Скорее войди в меня, стань мужем и господином…
Фок почувствовал, что от ее слов и хриплых просьб, у него самого начинает реально «срывать крышу». Словно вернулась давно забытая юность с ее горячими поцелуями и объятиями, первым в жизни познанием женщины. Старость с ее болями куда-то откатилась, причем далеко. Он не был романтиком, и прекрасно понимал, что любая женщина в возрасте приобретает житейский цинизм. И ожидать от нее можно только любовного безумия на одну ночь, отнюдь не любви — последнее просто невозможно, с годами чувства в душе просто выгорают, что усугубляется количественными показателями этих самых связей.
Но тут было иное — такое выпадает только при невероятном стечении обстоятельств. Безумная и фанатичная любовь девушки, первая в ее